— Что же делать-то будем, мисс Скарлетт?
— Не знаю, — сказала она уныло и вдруг
почувствовала, что не только не знает, но и не хочет знать. Нет у нее сил,
чтобы пробивать еще и эту стену, — она так устала, у нее даже кости ноют.
К чему работать не покладая рук, бороться, истязать себя, когда в конце каждого
испытания тебя с ехидной усмешкой ждет поражение? — Не знаю, —
повторила она. — Только ничего не говори папе. Он может встревожиться.
— Не скажу.
— А кому-нибудь уже сказал?
— Нет, я пришел прямо к вам.
Да, подумала она, с плохими вестями все приходят всегда
прямо к ней, и она устала от этого.
— А где мистер Уилкс? Может быть, он что-то придумает?
Уилл посмотрел на нее своими добрыми глазами, и она поняла — как в тот день,
когда Эшли вернулся домой, — что Уилл все знает.
— Он во фруктовом саду — обтесывает колья для ограды.
Я, когда ставил в конюшню лошадь, слышал, как он орудует топором. Но у него
ведь тоже нет денег, как и у нас.
— Я, что же, уж и поговорить с ним не могу, да? —
резко парировала она, поднимаясь и движением ноги отбрасывая старое одеяло.
Уилл не обиделся — он продолжал стоять, грея руки у огня.
Взяли бы вы шаль, мисс Скарлетт. На улице-то сыро.
Но она вышла без шали, ибо за шалью надо было подняться
наверх, а ей не терпелось поскорее увидеть Эшли и излить ему свои тревоги.
Хоть бы застать его одного — вот было бы счастье! Ни разу с
тех пор, как он вернулся домой, она не имела возможности перемолвиться с ним
хоть словом наедине. Вечно вокруг вертелся кто-то из домашних, вечно рядом была
Мелани — она то и дело протягивала руку и дотрагивалась до его рукава, словно
хотела лишний раз убедиться, что он действительно тут. Этот жест счастливой
собственницы неизменно вызывал у Скарлетт взрыв ревности и злости, которые
притупились было за те месяцы, когда она считала, что Эшли уже мертв. Сейчас же
она твердо решила, что должна видеть его наедине. Она не допустит, чтоб ей
помешали говорить с ним с глазу на глаз.
Она шла по фруктовому саду под голыми деревьями — трава была
сырая, и ноги у нее промокли. Она слышала вдали звонкие удары топора — это Эшли
обтесывал вытащенные из болота стволы. Не скоро это и не просто — восстановить
изгородь, которую янки с таким упоением тогда сожгли. Все дается не скоро и не
просто, устало подумала она, и как же все ей надоело, надоело и опротивело до
тошноты. Вот если бы Эшли был ее мужем, а не мужем Мелани, какое это было бы
счастье — прийти к нему, уткнуться головой ему в плечо, расплакаться,
переложить на него все свои тяготы и беды, пусть бы он все распутывал.
Она обошла гранатовую рощицу — голые ветви деревьев трепал
холодный ветер — и увидела Эшли: он стоял, опершись на топор, вытирая лоб
тыльной стороной ладони. На нем были старые домотканые брюки и рубашка Джералда
— из тех, что в лучшие времена надевали только в суд или на пикники, —
рубашка с кружевными, рюшами, слишком короткая для ее нынешнего владельца.
Сюртук Эшли повесил на сучок, ибо работать в нем было жарко, и сейчас отдыхал.
Глядя на Эшли — оборванного, с топором в руке, Скарлетт
почувствовала, как сердце у нее защемило от любви к нему и ярости на то, что
все так складывается. Просто невыносимо было видеть некогда беспечного,
безукоризненно элегантного Эшли за тяжелой работой, в рубашке с чужого плеча.
Руки его не созданы для физического труда, а тело — для грубой одежды; он
должен ходить в шелковистом льне и тонком сукне. Бог предназначил ему жить в
большом доме, беседовать с приятными людьми, играть на рояле, писать стихи,
такие красивые, хоть и непонятные.
Ее не коробило, когда она видела собственное дитя в
переднике из мешковины, а своих сестер — в грязных старых ситцах; она спокойно
переносила то, что Уилл работает больше, чем иной раб на плантации, — но
не могла стерпеть, чтоб так работал Эшли. Эта работа не для него, да и слишком
он ей дорог. Нет, лучше самой обтесывать колья, чем допустить, чтоб это делал
он.
— Говорят, Эйби Линкольн начинал свою карьеру тоже так
— обтесывал колья, — заметил Эшли, когда она подошла к нему совсем
близко. — Подумать только, каких высот я могу достичь!
Она нахмурилась. Вечно он шутит по поводу их невзгод. Она же
воспринимала все очень серьезно, и его шуточки порой раздражали ее.
Она выложила ему новость, привезенную Уиллом, — сухо,
без лишних слов, чувствуя облегчение уже оттого, что говорит с ним. Конечно же,
он что-то придумает, чем-то поможет. А он молчал; однако, заметив, что она
дрожит, снял с сучка сюртук и накинул ей на плечи.
— Так вот, — нарушила она наконец молчание, —
не кажется ли вам, что нам придется добывать где-то деньги?
— Да, конечно, — сказал он. — Но где?
— Вот я вас об этом и спрашиваю, — раздраженно
сказала она. Чувство облегчения исчезло. Пусть он не в состоянии помочь, но
почему он молчит, почему не утешит ее, ну хоть сказал бы: «Ах, как мне вас
жаль».
Он усмехнулся.
— С тех пор как я вернулся домой, я слышал, что только
у одного человека есть деньги: у Ретта Батлера, — сказал он.
Тетушка Питтипэт написала Мелани неделю тому назад, что Ретт
снова появился в Атланте: разъезжает в коляске, запряженной двумя отличными
лошадьми, и карманы у него набиты зелеными бумажками. Она, конечно, не
преминула добавить, что добыл он эти бумажки уж наверняка нечестным путем. А
тетя Питти, как и многие в Атланте, верила слухам о том, что Ретту удалось завладеть
мифическими миллионами конфедератской казны.
— О нем и речи не может быть, — отрезала
Скарлетт. — Он мерзавец, каких свет не видывал. Но что же с нами-то со
всеми станет?
Эшли опустил топор и посмотрел в сторону — казалось, взгляд
его блуждал в каком-то далеком-далеком краю, куда она не могла за ним
последовать.
— Не знаю, — сказал он. — Я не только не
знаю, что станет с нами, живущими в Таре, но не знаю, что станет с южанами
вообще.
Ей захотелось крикнуть ему: «Плевала я на южан! Что будет с
нами?» Но она промолчала, потому что усталость вдруг снова навалилась на нее.
Нет, помощи от Эшли ждать нечего.
— В конце концов с нами произойдет, видимо, то, что
происходит всегда, когда рушится цивилизация. Люди, обладающие умом и
мужеством, выплывают, а те, кто не обладает этими качествами, идут ко дну. По
крайней мере, мы хоть видели Gotterdаmmerung — любопытно, хотя и не очень
приятно.
— Видели — что?
— Сумерки богов. К несчастью, мы — южане — считали ведь
себя богами.
— Ради всего святого, Эшли Уилкс! Не стойте и не
болтайте чепухи — ведь это мы же вот-вот пойдем ко дну!
