Ей даже в голову не пришло задаться вопросом, стоит ли Тара
того, чтобы выходить замуж за Фрэнка. Она знала, что стоит, и не задумывалась
над этим.
И вот она потягивала настойку и улыбалась ему, зная, что
румянец, играет у нее на щеках ярче, чем у любой из танцующих. Она подобрала
юбки, усадила Фрэнка рядом и принялась небрежно обмахиваться платочком, чтобы
легкий запах одеколона долетал до него.
Она гордилась тем, что от нее пахнет одеколоном, ибо ни одна
другая женщина в зале не была надушена, и Франк это заметил. Внезапно осмелев,
он шепнул ей, что она такая румяная, такая душистая — ну прямо роза.
Вот если бы только он не был таким застенчивым! Он напоминал
ей робкого старого бурого зайца. Вот если бы он был так же галантен и пылок,
как Тарлтоны, или даже так грубовато-напорист, как Ретт Батлер! Но обладай он
этими качествами, у него, наверное, хватило бы смекалки учуять отчаяние,
притаившееся за ее трепещущими ресницами.
Он же слишком мало знал женщин и потому даже заподозрить не
мог, что она замышляет. Тут ей повезло, но уважения в ее глазах это ему не
прибавило.
Глава 36
Она вышла замуж за Фрэнка Кеннеди через две недели, после
головокружительно быстрого ухаживания: он так пылок, сказала она ему, краснея,
что у нее просто не хватает духу противиться долее.
Он, конечно, не знал, как эти две недели она шагала по ночам
из угла в угол, скрипя зубами от досады на его нерешительность — а ведь она и
поощряла его, и намекала — и молясь, чтобы какое-нибудь несвоевременное письмо
от Сьюлин не разрушило ее планов. Но, слава богу, сестра ее не из тех, кто
способен поддерживать переписку: она обожает получать письма и терпеть не может
писать сама. Однако все возможно — все, думала Скарлетт, шагая в долгие ночные
часы взад и вперед по холодному полу своей спальни и кутаясь в накинутую поверх
ночной рубашки выцветшую шаль Эллин. Фрэнк не знал, что она получила
коротенькое письмо от Уилла, в котором тот сообщал, что Джонас Уилкерсон снова
приезжал в Тару и, узнав об ее отъезде в Атланту, так разбушевался, что Уилл с
Эшли в самом буквальном смысле слова вышвырнули его вон. Письмо Уилла напомнило
Скарлетт о том, что она и так слишком хорошо знала: время, оставшееся до уплаты
дополнительного налога, истекло. И по мере того как шли дни, Скарлетт все
глубже погружалась в отчаяние — ей хотелось схватить стеклянную колбу часов и
задержать пересыпающийся в ней песок.
Но она так хорошо скрывала свои чувства, так хорошо играла
свою роль, что Фрэнк ничего не заподозрил, ничего не увидел, кроме того, что
лежало на поверхности, а видел он лишь прелестную беспомощную молодую вдову
Чарльза Гамильтона, которая каждый вечер встречала его в гостиной мисс Питтипэт
и восторженно, затаив дыхание, внимала ему, когда он рассказывал о своих планах
переоборудования лавки, о том, сколько денег рассчитывает заработать, купив
лесопилку. Ее нежное сочувствие, ее горящие глаза, ее интерес к каждому его
слову были бальзамом, врачевавшим рану, которую нанесла ему предполагаемая
измена Сьюлин. А у него так болело сердце, поступок Сьюлин так глубоко потряс
его, так больно задел его самолюбие — самолюбие застенчивого, легкоранимого,
немолодого уже холостяка, знающего, что он не пользуется успехом у женщин.
Написать Сьюлин и отчитать ее за неверность он не мог: ему претила даже сама
мысль об этом. Зато он мог облегчить душу, разговаривая о случившемся со
Скарлетт. Она же, слова худого не говоря о Сьюлин, вместе с тем выказывала
полное понимание: да, сестра очень плохо обошлась с ним, а ведь он заслуживает
совсем другого отношения, и, конечно же, найдется женщина, которая
по-настоящему оценит его.
Эта крошка, миссис Гамильтон, была так хороша со своими
румяными щечками; она то грустно вздыхала, думая о своей печальной участи, то,
слушая шуточки, которые он отпускал, чтобы приободрить ее, так весело и мило
смеялась, словно переливчато звенели крошечные серебряные колокольчики. Зеленое
платье, теперь уже отчищенное Мамушкой, выгодно обрисовывало ее стройную
фигурку с осиной талией, а каким колдовским был этот нежный запах, неизменно
исходивший от ее платочка и волос! Чтоб такая славная женщина жила одна, совсем
беззащитная в этом мире, всей жестокости которого она даже не Понимает, —
позор, да и только! Ведь у нее нет ни мужа, ни брата, а теперь даже и отца,
который мог бы защитить ее. Франк считал, что мир слишком безжалостен к
одиноким женщинам; Скарлетт помалкивала, от души желая, чтобы он пребывал в
этом убеждении.
Он стал заходить каждый вечер, ибо атмосфера в доме Питтипэт
была приятная и успокаивающая. Мамушка открывала ему парадную дверь с улыбкой,
предназначенной для людей достойных, Питти подавала ему кофе, сдобренный
коньяком, и окружала вниманием, а Скарлетт ловила каждое его слово. Иногда
днем, отправляясь по делам, он приглашал Скарлетт прокатиться с ним в
кабриолете. Ему было весело с ней, ибо она задавала уйму глупых вопросов — «как
истинная женщина», без всякого осуждения говорил он себе. Он, само собою,
смеялся над ее неосведомленностью в делах, и она тоже смеялась и говорила:
— Ну, не можете же вы рассчитывать, чтобы такая глупая
женщина, как я, что-то понимала в мужских занятиях.
Впервые за всю свою жизнь закоренелого холостяка он
благодаря Скарлетт чувствовал себя сильным мужчиной, созданным господом богом
по более благородному образцу, чем многие другие, — созданным, чтобы
защищать глупеньких беспомощных женщин.
И когда они наконец уже стояли вместе перед алтарем и ее
маленькая ручка доверчиво покоилась в его руке, а опущенные ресницы отбрасывали
густой полукруг тони на розовые щеки, он едва ли мог бы сказать, как это
произошло. Он сознавал лишь, что впервые в жизни совершил романтический и
дерзкий поступок. Он, Фрэнк Кеннеди, так вскружил голову этой прелестной
женщине, что она, забыв обо всем на свете, упала в его сильные объятия.
Сознание одержанной победы пьянило его.
На венчании не было ни друзей, ни родных. Свидетелями они
пригласит и людей посторонних, с улицы. Скарлетт настояла на этом, и Фрэнк
уступил, хотя и без особой охоты, ибо ему доставило бы удовольствие видеть
рядом свою сестру и зятя из Джонсборо. И чтобы потом был прием в гостиной мисс
Питти, среди веселых друзей, которые пили бы да здоровье невесты. Но Скарлетт
не желала слушать о том, чтобы на венчании присутствовала даже мисс Питти.
— Только мы, Фрэнк, вы и я, — взмолилась она,
сжимая ему локоть. — Как будто мы с вами сбежали. Я всегда мечтала о том,
чтобы бежать с любимым и обвенчаться тайно! Ну, прошу вас, радость моя, ради
меня!
Это ласковое слово, столь непривычное для его уха, и две
слезинки, ярко сверкнувшие в уголках ее светло-зеленых глаз, когда она умоляюще
посмотрела на него, — решили дело. В конце концов, мужчина должен уступать
невесте, особенно в день свадьбы. Ведь для женщины все эти сантименты имеют
такое значение.
И не успел он опомниться, как оказался женатым.
Фрэнк, несколько удивленный ласковой настойчивостью жены,
дал ей все же триста долларов, хотя сначала и не хотел давать, потому что это
опрокидывало его надежды тотчас купить лесопилку. Но не мог же он допустить,
чтобы семью Скарлетт выселили с насиженного места, да к тому же его огорчение
довольно быстро начало таять — такая Скарлетт стала с ним нежная, так
«одаривала» за его щедрость. Ни одна женщина ни разу еще не «одаривала» Фрэнка,
и он начал думать, что в конце концов не зря дал ей денег. А Скарлетт тотчас
отправила Мамушку в Тару с тройным наказом: вручить Уиллу деньги, объявить о ее
замужестве и привезти Уэйда в Атланту. Через два дня она получила от Уилла
коротенькую записку, которую всюду носила с собой и читала и перечитывала со,
всевозрастающей радостью. Уилл писал, что налог они уплатили и Джонас
Уилкерсон, узнав об этом, «вел себя не наилучшим образом», но грозить перестал.
Под конец Уилл весьма лаконично и официально, без каких-либо эмоций желал
Скарлетт счастья. Уилл, конечно, понимал, какой поступок она совершила и
почему, и не осуждал ее за это, но и не хвалил. «А что, должно быть, думает
Эшли? — в лихорадочном волнении спрашивала себя Скарлетт. — Что он,
должно быть, думает обо мне — ведь прошло так мало времени после нашего
объяснения во фруктовом саду в Таре!» Получила она письмо и от Сьюлин, письмо с
орфографическими ошибками, оскорбительное, залитое слезами и полное такого яда
и столь точных заключений о характере сестры, что всю жизнь Скарлетт потом не
могла ни забыть его, ни Простить. И тем не менее радость, что Тара спасена, по
крайней мере на ближайшее время, осталась: ничто не способно было ее омрачить.
