Через две недели после свадьбы Фрэнк подхватил грипп, и
доктор Мид уложил его в постель. В первый год войны Фрэнк провел два месяца в
госпитале с воспалением легких и с тех пор жил в вечном страхе, боясь
повторения болезни, а потому сейчас охотно лежал и потел под тремя одеялами,
попивая горячие отвары, которые каждый час приносили ему Мамушка и тетя Питти.
Болезнь затягивалась, и Фрэнк все больше и больше волновался
по поводу лавки. Делами там ведал сейчас приказчик, который каждый вечер
являлся в дом с отчетом о дневной выручке, но Фрэнка это не удовлетворяло. Он
так тревожился, что наконец Скарлетт, которая только и ждала этой возможности,
положила прохладную руку ему на лоб и сказала:
— Послушайте, радость моя, я буду очень огорчена, если
вы станете все принимать так близко к сердцу. Я поеду в город и посмотрю, как
обстоят дела.
И она отправилась, улыбкой отметя его слабые возражения. Все
эти три недели своего нового замужества она сгорала от желания посмотреть его
расчетные книги и выяснить, как обстоит дело с деньгами. Какое счастье, что он
прикован к постели!
Лавка находилась возле Пяти Углов — ее новая крыша сверкала
на фоне старых, закопченных кирпичных стен. Над тротуаром во всю ширину был
сделан деревянный навес; у длинных железных перекладин, соединявших подпорки,
стояли привязанные лошади и мулы, свесив голову под холодным мелким
дождем, — крупы их были накрыты рваными байковыми и ватными одеялами.
Внутри лавка очень походила на лавку Булларда в Джонсборо — разве что здесь у
докрасна раскаленной печки не толкались бездельники, жуя табак и смачно
сплевывая в ящик, наполненный песком. Правда, лавка Франка была больше лавки
Булларда, но и гораздо темнее. Деревянные навесы над окнами почти не давали
доступа зимнему свету — он проникал сюда через маленькое, засиженное мухами
оконце, прорезанное высоко в боковой стене, поэтому внутри было сумеречно и
затхло. Пол был покрыт грязными опилками, на всем лежала пыль. Если в передней
части лавки еще наблюдалось какое-то подобие порядка — на уходивших во мрак
полках лежали штуки яркой материи, посуда, кухонные принадлежности,
галантерея, — то в заднем помещении, за перегородкой, царил хаос.
Пол здесь не был настлан, и все валялось как попало, прямо
на утрамбованной земле. Скарлетт увидела в полутьме коробки и тюки с товарами,
плуги и конскую сбрую, седла и дешевые сосновые гробы. Из мрака выступала
побывавшая в употреблении дешевая эвкалиптовая мебель, а рядом — вещи из
красного и розового дерева: дорогая, но видавшая виды парча, обтягивавшая
мягкие кресла и диванчики, неуместно поблескивала среди окружающей грязи.
Повсюду были расставлены фарфоровые ночные горшки, вазы, кувшины, а вдоль всех
четырех стен тянулись глубокие лари, такие темные, что Скарлетт приходилось
подносить к ним лампу, чтобы обнаружить, в каком из них семена, а в каком —
гвозди, болты, плотничий инструмент.
«Фрэнк — такой беспокойный, он так печется о мелочах, точно
старая дева, что, казалось бы, должен был лучше следить за порядком, —
подумала она, вытирая носовым платком перепачканные руки. — Это же
настоящий свинарник. Да как можно в таком виде держать лавку! Хоть бы вытер
пыль со всего этого добра да выставил его в лавке, чтоб люди видели, что у него
есть, — тогда он распродал бы все куда быстрее».
А если уж товары у него в таком состоянии, то в каком же
состоянии счета!
«Взгляну-ка я сейчас на его бухгалтерию», — решила она
и, взяв лампу, направилась в переднюю часть лавки. Вилли, приказчику, не
очень-то хотелось давать ей большой грязный гроссбух. Несмотря на свою
молодость, он явно разделял мнение Фрэнка о том, что женщины не должны совать
нос в дела. Но Скарлетт резко осадила его л отослала обедать. Она почувствовала
себя увереннее, когда он ушел: его неодобрительные взгляды раздражали ее; она
уселась на плетеный стул у пылающей печки, поджала под себя ногу и разложила
книгу на коленях. Наступило обеденное время, улицы опустели. Покупателей не
было, и вся лавка находилась в распоряжении Скарлетт.
Она медленно переворачивала страницы, внимательно
просматривая длинные колонки фамилий и цифр, написанных убористым
каллиграфическим почерком Фрэнка. Предположения Скарлетт оправдались, она
нахмурилась, увидев новое подтверждение того, что Франк — человек совсем не
деловой. По крайней мере пятьсот долларов задолженности — порой по несколько
месяцев — значилось за людьми, которых она хорошо знала, в том числе и за
такими, как Мерриуэзеры и Элсинги. Когда Фрэнк мимоходом сказал ей, что у него
есть «должники», она считала, что речь идет о маленьких суммах. Но это!
«Если человек не может платить, зачем же он все покупает и
покупает?! — раздраженно подумала она. — А если Фрэнк знает, что
кто-то не может заплатить, зачем же он этому человеку продает? Многие могли бы
расплатиться, если бы он был понастойчивее. Например, Элсинги, уж конечно,
могли бы — ведь сшили же они Фэнни новое атласное платье и устроили такую
дорогую свадьбу. Просто у Фрэнка слишком мягкое сердце, и люди этим пользуются.
Да если бы он собрал хотя бы половину долгов, он мог бы купить лесопилку и даже
не заметил бы, что я взяла у него деньги на налог за Тару».
И тут новая мысль пришла ей в голову: «Можно себе
представить, что получится у Фрэнка с этой лесопилкой! Бог ты мой! Если он
лавку превратил в благотворительное заведение, то разве он сумеет нажить деньги
на лесопилке?! Да шериф через месяц опишет ее. А вот я бы наладила здесь дело
лучше, чем он! И лучше бы заправляла лесопилкой, хоть я ничего и не понимаю в
лесе!» Это была ошеломляющая мысль — о том, что женщина может вести дело не
хуже мужчины, а то и лучше, — поистине революционная мысль для Скарлетт,
воспитанной в уверенности, что мужчина — все знает, а у женщины слабые мозги.
Конечно, она давно уже поняла, что это не совсем так, но приятная иллюзия продолжала
жить в ее сознании. И никогда прежде она еще не облекала эту удивительную мысль
в слова. Она сидела не шевелясь, с раскрытым гроссбухом на коленях, слегка
приоткрыв от удивления рот, и думала о том, что ведь все эти скудные месяцы в
Таре она работала как мужчина — и работала хорошо. Она была воспитана в
уверенности, что женщина одна ничего не в состоянии достичь, а вот управлялась
же она с плантацией без помощи мужчины, пока не явился Уилл. «Еи-же-еи, —
разматывались в ее голове мысли, — да женщины, по-моему, могут все на
свете, и никакой мужчина им не нужен, разве только чтоб делать детей. А уж что
до этого, то, право же, ни одна женщина, если она в своем уме, не станет по
доброй воле заводить ребенка».
Вместе с мыслью о том, что она может справляться с делами не
хуже мужчины, пришла и гордость, и наивное желание доказать это, самой
зарабатывать деньги, как делают мужчины. Чтобы деньги были ее собственные,
чтобы ни у кого не приходилось больше просить, ни перед кем не отчитываться.
— Были бы у меня деньги, я б сама купила
лесопилку, — вслух произнесла она и вздохнула. — Уж она бы у меня
заработала. Я бы щепки не дала в кредит.
