Она снова вздохнула. Взять денег было неоткуда, поэтому и
замысел ее неосуществим. Придется Фрэнку собрать долги и купить на них лесопилку.
Лесопилка — верный способ заработать. А когда у него будет лесопилка, уж она
сумеет заставить его вести себя по-хозяйски — не так, как здесь, в лавке.
Скарлетт вырвала последнюю страницу из гроссбуха и стала
выписывать имена должников, которые уже несколько месяцев ничего не платили.
Как только она вернется домой, надо будет сразу же поговорить об этом с
Фрэнком. Она заставит его понять, что люди должны платить долги, даже если это
старые друзья, даже если ему неловко наседать на них. Фрэнк наверняка расстроится,
ибо он застенчив и любит, когда друзья его хвалят. Он такой совестливый, что
скорее поставит крест на деньгах, чем проявит деловую сметку и попытается
собрать долги.
Вероятно, он скажет ей, что должникам нечем расплачиваться.
Что ж, может, оно и так. Нищета ей знакома. Но конечно же, почти у всех
осталось какое-то серебро, или драгоценности, или немного земли. Фрэнк может
взять это вместо денег. Она представила себе, как запричитает Фрэнк, когда она
выскажет ему эту мысль. Брать драгоценности и земли друзей! «Что ж, —
передернула она плечами, — пусть причитает сколько хочет. Я скажу ему, что
если он готов сидеть в нищете ради друзей, то я не желаю. Фрэнк никогда не
преуспеет, если не наберется духу. А он должен преуспеть. Он должен делать
деньги, и я заставлю его, даже если мне придется для этого стать мужиком в
доме».
Она деловито писала, сморщив от усилия лоб, слегка высунув
язык, как вдруг дверь распахнулась и в лавку ворвалась струя холодного воздуха.
Кто-то высокий, шагая легко, как индеец, вошел в сумрачное помещение, и, подняв
глаза, она увидела Ретта Батлера.
Он был великолепно одет в новый костюм и пальто с пелериной,
лихо свисавшей с широких плеч. Глаза их встретились; он сорвал с головы шляпу и
склонился в низком поклоне, прижав руку к безукоризненно белой гофрированной
сорочке. Белые зубы ослепительно сверкнули на смуглом лице, глаза дерзким
взглядом прошлись по ней, охватив ее всю — с головы до ног. — Дорогая моя
миссис Кеннеди! — произнес он, шагнув к ней. — Моя дражайшая миссис
Кеннеди! — И громко, весело расхохотался.
Сначала она так испугалась, словно в лавке появилось
привидение, затем, поспешно вытащив из-под себя ногу, выпрямилась и холодно
посмотрела на Ретта.
— Что вам здесь надо?
— Я нанес визит мисс Питтипэт и узнал, что вы вышли
замуж. А затем поспешил сюда, чтобы вас поздравить.
Она вспомнила, как он унизил ее, и вспыхнула от стыда.
— Не понимаю, откуда у вас столько наглости, как вы
можете смотреть мне в лицо! — воскликнула она.
— Все наоборот! Откуда у вас столько наглости, как вы
можете смотреть мне в лицо?
— Ох, вы самый…
— Может, все-таки помиримся? — улыбнулся он, глядя
на нее сверху вниз, и улыбка у него была такая сияющая, такая широкая, чуть
нагловатая, но нисколько не осуждающая ее или себя.
И Скарлетт невольно тоже улыбнулась, только криво, смущенно.
— Какая жалость, что вас не повесили!
— Есть люди, которые, боюсь, разделяют вашу точку
зрения. Да ну же, Скарлетт, перестаньте. У вас такой вид, точно вы проглотили
шомпол, а вам это не идет. Вы же, конечно, за это время давно оправились от..,
м-м.., моей маленькой шутки.
— Шутки? Ха! Да я в жизни ее не забуду!
— О нет, забудете. Просто вы изображаете возмущение,
потому что вам кажется так правильнее и респектабельнее. Могу я сесть?
— Нет.
Он опустился рядом с ней на стул и осклабился.
— Я слышал, вы даже две недели подождать меня не
могли, — заметил он и театрально вздохнул. — До чего же непостоянны
женщины. — Она молчала, и он продолжал: — Ну, скажите, Скарлетт, между
нами, друзьями, — между очень давними и очень близкими друзьями — разве не
было бы разумнее подождать, пока я выйду из тюрьмы? Или супружеский союз с этим
стариком Франком Кеннеди привлекал вас куда больше, чем внебрачные отношения со
мной?
Как всегда, его издевки вызывали в ней гнев, а нахальство —
желание расхохотаться.
— Не говорите глупостей.
— А вы бы не возражали удовлетворить мое любопытство по
одному вопросу, который последнее время занимает меня? Неужели у вас, как у
женщины, не возникло отвращения и ваши деликатные чувства не взбунтовались,
когда вы дважды выходили замуж без любви и даже без влечения? Или, может быть,
у меня неверные сведения о деликатности чувств наших южных женщин?
— Ретт!
— Сам-то я знаю ответ. Я всегда считал, что женщины
обладают такою твердостью и выносливостью, какие мужчинам и не снились, —
да, я всегда так считал, хотя с детства мне внушали, что женщины — это хрупкие,
нежные, чувствительные создания. К тому же, согласно кодексу европейского
этикета, муж и жена не должны любить друг друга — это дурной тон и очень плохой
вкус. А я всегда считал, что европейцы правильно смотрят на эти вещи.
— Женись для удобства, а люби для удовольствия. Очень
разумная система, не правда ли? По своим воззрениям вы оказались ближе к
старушке Англии, чем я думал.
Как было бы хорошо крикнуть в ответ: «Я вышла замуж не для
удобства!», но, к сожалению, тут Ретт загнал ее в угол, и любая попытка
протестовать, изображая оскорбленную невинность, вызвала бы лишь еще более
едкие нападки с его стороны.
— Какую вы несете чушь, — холодно бросила она и,
стремясь переменить тему разговора, спросила: — Как же вам удалось выбраться из
тюрьмы?
— Ах, это! — заметил он, неопределенно поведя
рукой. — Особых хлопот мне это не доставило. Меня освободили сегодня
утром. Я пустил в ход весьма тонкий шантаж против одного друга в Вашингтоне,
который занимает там довольно высокий пост советника при федеральном
правительстве. Отличный малый этот янки — один из стойких патриотов,
продававших мне мушкеты и кринолины для Конфедерации. Когда о моей печальной
участи довели должным образом до его сведения, он поспешил использовать все
свое влияние, и вот меня выпустили. Влияние — это все, Скарлетт. Помните об
этом, если вас арестуют. Влияние — это все. А проблема вины или невиновности представляет
чисто академический интерес.
— Могу поклясться, что вы-то уж не относитесь к числу
невиновных.
— Да, теперь, когда я выбрался из силков, могу честно
признаться, что виноват и поступил, как Каин. Я действительно убил негра. Он
нагло вел себя с дамой — что оставалось делать южному джентльмену? И раз уж
признаваться — так признаваться: я действительно пристрелил кавалериста-янки,
обменявшись с ним несколькими фразами в баре. За мной эта мелочь не числится,
так что, по всей вероятности, какого-нибудь бедного малого давно уже за это
повесили.
