Он настолько походя упомянул о совершенных им убийствах, что
у нее кровь застыла в жилах. Слова возмущения готовы были сорваться с ее языка,
но тут она вспомнила о янки, который лежал под сплетением лоз мускатного
винограда в Таре. Совесть ведь мучит ее не больше, чем если бы она раздавила
таракана. И судить Ретта она не может, раз повинна в том же, что и он.
— И если уж говорить начистоту, то должен вам сказать
строго по секрету (а это значит: не проболтайтесь мисс Питтипэт!), что деньги
действительно у меня — они преспокойно лежат в Ливерпульском банке.
— Деньги?
— Да, те самые, по поводу которых так волнуются янки. И
отнюдь не жадность, Скарлетт, удержала меня от того, чтобы дать вам нужную
сумму. Если бы я снял хоть что-то со счета, об этом так или иначе могли бы
проведать — и вы наверняка не получили бы ни цента. Сохранить эти деньги я могу
лини, в том случае, если ничего не буду предпринимать. Я знаю, что они в безопасности,
ибо на худой конец, если их обнаружат и попытаются у меня отобрать, я назову
всех патриотов-янки, которые продавали мне снаряды и станки во время войны. А
тогда такой скандал поднимется: ведь некоторые из этих янки занимают сейчас в
Вашингтоне высокие посты. Собственно, потому-то я и выбрался из тюрьмы, что
пригрозил облегчить свою совесть. Я…
— Вы хотите сказать, что вы.., что у вас — все золото
конфедератов?
— Не все, великий боже, нет, конечно! Золота этого
полным-полно человек у пятидесяти, а то и больше, из числа тех, кто прорывал
блокаду. Оно припрятано в Нассау, в Англии, в Канаде. И конфедераты, которые
оказались куда менее ловкими, едва ли смогут нам это простить. У меня, к
примеру, набралось около полумиллиона. Только подумайте, Скарлетт: полмиллиона
долларов были бы ваши, если бы вы обуздали свой буйный нрав и не кинулись
очертя голову в петлю нового брака!
Полмиллиона долларов. Она почувствовала, как у нее буквально
заныло сердце при одной мысли о таких деньгах. Она даже не уловила издевки в
его словах — это не дошло до ее сознания. Трудно было поверить, что в их
обнищавшем, полном горечи мире могут быть такие деньги. Столько денег, такая
уйма денег — и владеет ими не она, а человек, который относится к ним так
беспечно и которому они вовсе не нужны. Ее же защита от враждебного мира —
всего лишь пожилой больной муж да грязная, жалкая лавчонка. Несправедливо это,
чтобы у такого подлеца, как Ретт Батлер, было так много всего, а у нее, которая
тянет тяжелейший воз, — так мало. До чего же он ненавистен ей — сидит тут,
разодетый как денди, и дразнит ее. Ну, нет, она не станет хвалить его за
изворотливость, а то он совсем зазнается. Ей захотелось — наоборот, найти такие
слова, которые бы ранили его, да поглубже.
— Я полагаю, вы считаете порядочным и честным —
присвоить себе деньги конфедератов. Так вот нет. Это самое настоящее воровство,
и вы прекрасно это знаете. Я бы не хотела жить с таким пятном на совести.
— Бог ты мой! До чего же зелен нынче виноград!
[8]
— воскликнул он скривившись, — У кого же я эти деньги
украл?
Она молчала, не зная, что ответить. В самом деле — у кого? В
конце-то концов, ведь он поступал так же, как и Фрэнк, только у Фрэнка размах
не тот.
— Половина денег по-честному моя, — продолжал
он, — честно заработанная с помощью честных патриотов, которые охотно
продавали Союз за его спиной и получали стопроцентную прибыль за свои товары.
Часть денег я заработал на хлопке, купив его по дешевке в начале войны, а
потом, когда английские фабрики взмолились, требуя хлопок, я продал им его по
доллару за фунт. Часть капитала я сколотил на спекуляции продуктами. Так с
какой стати должен я отдавать этим янки плоды моего труда? Ну, а остальное
действительно принадлежало раньше Конфедерации. Это деньги за хлопок
конфедератов, который я вывозил, несмотря на блокаду, и продавал в Ливерпуле по
баснословным ценам. Хлопок давали мне со всем доверием, чтобы я купил на него
кожи, ружья и станки. И я со всем доверием брал его, чтобы купить то, что
просили. Мне было сказано положить золото в английские банки на свое имя, чтобы
иметь кредит. А когда кольцо блокады сомкнулось, вы прекрасно помните, я не мог
вывести ни одного судна из портов Конфедерации и ни одно судно не мог ввести.
Так деньги и застряли в Англии. Что мне следовало делать? Свалять дурака,
вынуть эти деньги из английских банков и попытаться переправить их в
Уилмингтон? Чтобы янки сцапали их? Разве я виноват в том, что Наше Правое Дело
потерпело крах? Деньги принадлежали Конфедерации. Ну, а Конфедерации больше нет
— хотя, если послушать иных людей, можно в этом усомниться. Кому же я должен
возвращать эти деньги? Правительству янки? Мне вовсе не хочется, чтобы люди
думали, будто я — вор.
Он вынул из кармана кожаный портсигар, достал из него
длинную сигару и не без удовольствия понюхал ее, в то же время с наигранной
тревогой наблюдая за Скарлетт, как если бы его судьба зависела от нее.
«Порази его чума, — подумала она, — вечно он
обводит меня вокруг пальца. В его доводах всегда что-то не так, но что именно —
в толк не возьму».
— Вы могли бы, — с достоинством произнесла
она, — раздать деньги тем, кто нуждается. Конфедерации нет, но осталось
много конфедератов и их семей, и они голодают.
Он откинул голову и расхохотался.
— До чего же вы становитесь прелестны и смешны, когда
лицемерно изрекаете подобные истины! — воскликнул он, явно получая от
всего этого подлинное удовольствие. — Всегда говорите правду, Скарлетт. Вы
не умеете лгать. Ирландцы — самые плохие лгуны на свете. Ну, давайте будем
откровенны. Вам всегда было глубоко наплевать на столь оплакиваемую ныне
покойную Конфедерацию и еще больше наплевать на голодающих конфедератов. Да вы
бы завизжали от возмущения, заикнись я только, что собираюсь раздать все эти
деньги, — если, конечно, львиная доля не пошла бы вам.
— Не нужны мне ваши деньги… — с холодным достоинством
начала было она.
— Вот как?! Да у вас руки так и чешутся — дай вам пачку
банкнотов, вы бы мигом сорвали опояску. Покажи я вам четвертак, вы бы мигом его
схватили.
— Если вы явились сюда, чтобы оскорблять меня и
насмехаться над моей бедностью, я пожелаю вам всего хорошего, — заявила
она, пытаясь сбросить с колен тяжелый гроссбух и встать, чтобы придать своим
словам больше внушительности.
Но он уже вскочил, нагнулся над ней и со смехом толкнул
назад на стул.
— Да когда же вы перестанете взрываться при первом
слове правды? Вы ведь любите говорить правду о других — почему же вы не любите
слышать правду о себе? Я вовсе не оскорбляю вас. Стяжательство, по-моему,
прекрасное качество.
Она не была уверена, что значит слово «стяжательство», но в
его устах это прозвучало как комплимент; и она слегка смягчилась.
