Как-то днем Скарлетт остановила свою двуколку подле фургона
с пирогами Рене Пикара и окликнула Рене, рядом с которым на козлах сидел его
друг — калека Томми Уэлберн.
— Послушайте, Ренни, почему бы вам не поработать у
меня? Быть управляющим на лесопилке куда респектабельнее, чем развозить пироги
в фургоне. Я почему-то считаю, что вам стыдно этим заниматься.
— Мне? Да я свой стыд давно похоронил! —
усмехнулся Рене. — Кто нынче респектабельный? Я всю жизнь был
респектабельный, война меня от этот предрассудок освободил, как освободил
черномазых от рабство. Теперь я уже никогда не будет почтенный и весь в ennui
[11]
. Теперь я свободный, как птичка. И мне очень нравится мой
фургон с пироги. И мой мул мне нравится. И мне нравятся милые янки, которые так
любезно покупают пироги мадам моя теща. Нет, Скарлетт, дорогая моя, я уж буду
Король Пирогов. Такая у меня судьба! Я, как Наполеон, держусь свой
звезда. — И он с трагическим видом взмахнул хлыстом.
— Но вас ведь воспитывали не для того, чтобы продавать
пироги, а Томми — не для того, чтобы воевать с этими дикарями — ирландскими
штукатурами. У меня работа куда более…
— А вы, я полагаю, были воспитаны, чтобы управлять
лесопилкой, — заметил Томми, и уголки рта у него дрогнули. — Я так и
вижу, как маленькая Скарлетт сидит на коленях у своей мамочки и, шепелявя,
заучивает урок: «Никогда не продавай хороший лес, если можешь продать плохой и
по хорошей цене».
Рене так и покатился от хохота, его обезьяньи глазки
искрились весельем, и он хлопнул Томми по сгорбленной спине.
— Нечего нагличать, — холодно заметила Скарлетт,
не обнаружив в словах Томми повода для веселья. — Конечно, меня не
растили, чтобы управлять лесопилкой.
— А я и не нагличаю. Вы же управляете лесопилкой,
растили вас для этого или нет. И надо сказать, управляете очень ловко.
Собственно, никто из нас, насколько я понимаю, не делает того, что собирался
делать, но все же, мне кажется, мы справляемся. Плох тот человек и плох тот
народ, который сидит и льет слезы только потому, что жизнь складывается не так,
как хотелось бы. Кстати, а почему бы вам, Скарлетт, не нанять какого-нибудь
предприимчивого «саквояжника»? В лесах их невесть сколько бродит.
— Не нужны мне «саквояжники». «Саквояжники» крадут все,
что плохо лежит и не раскалено добела. Да если бы они хоть чего-нибудь стоили,
так и сидели бы у себя, а не примчались бы сюда, чтобы обгладывать наши кости.
Мне нужен хороший человек из хорошей семьи, смекалистый, честный, энергичный и…
— Немного вы хотите. Да только едва ли такого получите
за свою цену. Все смекалистые, за исключением, пожалуй, увечных, уже нашли себе
занятие. Может, они и не своим делом заняты, но работа у них есть. И работают
они на себя, а не под началом у женщины.
— Мужчины, как я погляжу, если копнуть поглубже, не
отличаются здравым смыслом.
— Может, оно и так-, но гордости у них
достаточно, — сухо заметил Томми.
— Гордости! У гордости вкус преотличный, особенно когда
корочка хрустящая, да еще глазурью покрыта, — ядовито заметила Скарлетт.
Оба натянуто рассмеялись и — так показалось Скарлетт —
словно бы объединились против нее в своем мужском неодобрении. «А ведь Томми
сказал правду», — подумала она, перебирая в уме мужчин, к которым уже
обращалась и к которым собиралась обратиться. Все они были заняты — заняты
каждый, своим делом, причем тяжелой работой, более тяжелой, чем они даже
помыслить могли до войны. Делали они, возможно, то, что вовсе не хотели
делать, — и не самое легкое, и не самое привычное, но все что-то делали.
Слишком тяжкие были времена, чтобы люди могли выбирать. Если они и скорбели об
утраченных надеждах и сожалели об утраченном образе жизни, то держали это про
себя. Они вели новую войну, войну более тяжелую, чем та, которая осталась
позади. И снова любили жизнь, — любили столь же страстно и столь же
отчаянно, как прежде — до того, как война разрубила их жизнь пополам.
— Скарлетт, — сказал запинаясь Томми. — Мне
неприятно просить вас об одолжении после всех дерзостей, которые я вам
наговорил, но все же я попрошу. Да, может, это и вас устроит. Брат моей жены,
Хью Элсинг, торгует дровами, и не очень успешно. Дело в том, что все, кроме
янки, сами обеспечивают себя дровами. А я знаю, что Элсингам приходится сейчас
очень туго. Я.., я делаю все что могу, но у меня ведь на руках Фэнни, а потом
еще мама и две овдовевшие сестры в Спарте, о которых я тоже должен заботиться.
Хью человек хороший, а вам нужен хороший человек. К тому же он, как вы знаете,
из хорошей семьи, и он честный.
— Да, но.., не слишком, видно, Хью смышленый, если
ничего у него не получается с дровами. Томми пожал плечами.
— Очень уж жестко вы судите, Скарлетт, — сказал
он. — Но вы все-таки подумайте насчет Хью. Может статься, вам придется
взять кого-то и похуже. Я же считаю, что честность и трудолюбие Хью возместят
отсутствие смекалки.
Скарлетт, промолчала, не желая быть резкой. Она-то ведь
считала, что лишь редкие качества, если такие существуют вообще, могут
возместить отсутствие смекалки.
Тщетно объездив весь город и отказав не одному ретивому
«саквояжнику», она все же решила наконец последовать совету Томми и предложить
работу Хью Элсингу. Это был лихой, предприимчивый офицер во время войны, но два
тяжелых ранения и четыре года, проведенных на полях битв, лишили его, как
видно, всякой предприимчивости, и перед сложностями мирной жизни он был
растерян, как ребенок. Теперь, когда он занялся продажей дров, в глазах его
появилось выражение брошенного хозяином пса, — словом, это был совсем не
тот человек, какого искала Скарлетт.
«Он просто дурак, — подумала она. — Он ничего не
смыслит в делах и, я уверена, не сумеет сложить два и два. И сомневаюсь, чтобы
когда-нибудь научился. Но по крайней мере он честный и не будет обманывать
меня».
Скарлетт в эту пору очень редко задумывалась над собственной
честностью, но чем меньше ценила она это качество в себе, тем больше начинала
ценить в других.
«Какая досада, что Джонни Гэллегер занят этим строительством
с Томми Уэлберном, — подумала она. — Вот это человек, который мне
нужен. Твердый, как кремень, и скользкий, как змея. Но он был бы честным, плати
я ему за это. Я понимаю его, а он понимает меня, и мы бы отлично поладили.
Возможно, мне удастся заполучить его после того, как они построят гостиницу, а
до тех пор придется довольствоваться Хью и мистером Джонсоном. Если я поручу
Хью новую лесопилку, а мистера Джонсона оставлю на старой, то смогу сидеть в
городе и наблюдать за торговлей, а они пусть пилят доски и занимаются доставкой
товара. Пока Джонни не освободится, придется рискнуть и дать мистеру Джонсону
пограбить меня, когда я буду сидеть в городе, еСЛИ бы только он не был вором!
Надо мне, пожалуй, построить дровяной склад на половине того участка, что
оставил мне Чарльз. А на другой половине, если бы Франк так не орал, я бы
построила салун! Ничего, я все равно его построю, как только наберу достаточно
Денег, а уж как он к этому отнесется — его дело. Если б только Фрэнк не был
таким чистоплюем. И если бы я, о господи, не ждала ребенка именно сейчас! Ведь
очень скоро я стану такой тушей, что и носа на улицу показать не смогу. О
господи, если бы я только не ждала ребенка! И, господи, если бы только эти
проклятые янки оставили меня в покое! Если бы…» Если! Если! Если! В жизни было
столько «если» — никогда ни в чем не можешь быть уверена, никогда нет у тебя
чувства безопасности, вечный страх все потерять, снова остаться без хлеба и
крова. Да, конечно, Франк теперь начал понемногу делать деньги, но Франк так
подвержен простуде и часто вынужден помногу дней проводить в постели. А что,
если он вообще сляжет! Нет, нельзя всерьез рассчитывать на Франка. Ни на что я
ни на кого нельзя рассчитывать, Кроме как на себя. А доходы ее до того
смехотворно ничтожны. Ах, что же она станет делать, если явятся янки и все у
нее отберут? Если! Если! Если!
