— Ты не сказал мне настоящей причины, Уилл. Я все-таки
— глава семьи и имею право знать.
— Правильно, — сказал Уилл, — и, думаю, вы
меня поймете. Не могу я расстаться с Тарой. Это мой дом, Скарлетт, единственный
дом, который у меня когда-либо был, я люблю здесь каждый камень. И работал я у
вас так, как если бы Тара была моя. А когда во что-то вкладываешь свой труд,
начинаешь это любить. Вы меня понимаете?
Она его понимала и, услышав, что он любит то же, что больше
всего на свете любит она, почувствовала особую к нему теплоту.
— И вот как я рассудил. Папеньки вашего не стало,
Кэррин уходит в монастырь, в Таре остаемся мы со Сьюлин, а это значит, что я не
смогу жить в Таре, если не женюсь на ней. Вы ведь знаете, какие у людей языки.
— Но.., но, Уилл, есть же еще Мелани и Эшли… При имени
Эшли он повернулся и посмотрел на нее — светлые глаза его были непроницаемы.
Однако у Скарлетт возникло чувство, что Уиллу все известно про нее и Эшли, что
он все понимает и не порицает, но и не одобряет.
— Они скоро уедут.
— Уедут? Куда? Тара — их дом в такой же мере, как и
твой.
— Нет, это не их дом. Это и грызет Эшли. Тара — не его
дом, и он считает, что не отрабатывает своего содержания. Очень он плохой
фермер, и понимает это. Бог видит, как он старается, но не создан он для
сельских дел, и вы это знаете так же хорошо, как я. Колет дрова — того и гляди,
ногу оттяпает. Да он прямой борозды проложить не может — заставь маленького Во
идти за плугом, получится, наверно, не хуже, а уж то, как и что сажать и сеять,
он вам также чудеса нагородит, хоть книгу пиши. Но не его тут вина. Просто он
был воспитан иначе. И очень его мучает то, что он, мужчина, живет в Таре
милостью женщины и почти ничем не может ей отплатить.
— Милостью? Неужели он когда-нибудь говорил…
— Нет, он ни разу слова не сказал такого. Вы же знаете
Эшли. Но я-то все вижу. Прошлой ночью, когда мы сидели возле вашего папеньки, я
сказал Эшли, что посватался к Сьюлин и она сказала:
«Да». И тогда он сказал, что теперь у него точно груз с плеч
свалился, потому что он чувствует себя в Таре как приблудный пес, но раз мистер
О’Хара умер, им с мисс Мелли пришлось бы и дальше тут жить, чтобы народ не
болтал про меня и Сьюлин. А теперь, сказал он, они уедут из Тары и он подыщет
себе работу.
— Работу? Какую работу? Где?
— Да я точно не знаю, но вроде он сказал, что намерен
двинуться на Север. У него есть приятель-янки в Нью-Йорке, и тот написал ему,
что там можно устроиться на работу в банк.
— Ах, нет! — из самых недр души вырвалось у
Скарлетт, и Уилл снова посмотрел на нее тем особым взглядом.
— Может, так оно всем будет лучше, если он уедет на
Север.
— Нет! Нет! Я этого не считаю.
Мысль Скарлетт лихорадочно работала. Не может Эшли уехать на
Север! Ведь это значит, что она, скорее всего, никогда больше его не увидит.
Хоть она и не видела его уже несколько месяцев и не говорила с ним наедине с
той роковой встречи во фруктовом саду, она ежедневно думала о нем и была
счастлива, что он нашел приют под ее крышей. Посылая Уиллу деньги, она всякий
раз радовалась тому, что каждый посланный ею доллар немного облегчает жизнь и
Эшли. Конечно, фермер он никудышный. Он был рожден для лучшей доли, с гордостью
подумала она. Был рожден, чтобы властвовать, жить в большом доме, ездить на
великолепных лошадях, читать стихи и повелевать неграми. Правда, теперь нет
больше поместий, нет ни лошадей, ни негров и осталось мало книг, но это ничего
не меняет. Не так Эшли воспитан, чтобы ходить за плугом и обтесывать колья для
ограды. Что же тут удивительного, если он хочет уехать из Тары.
Но не может она отпустить его из Джорджии. На крайний случай
она заставит Франка дать ему работу в лавке — пусть рассчитает мальчишку, который
стоит у него сейчас за прилавком. Но нет, не должен Эшли стоять за прилавком,
как не должен идти за плугом.
Чтобы Уилкс стал лавочником! Да никогда! Но можно же для
него что-то придумать — да, конечно: лесопилка! При этой мысли Скарлетт
почувствовала такое облегчение, что даже заулыбалась. Но примет ли он такое
предложение от нее? Не сочтет ли и это милостью? Надо так все обставить, чтобы
он думал, будто оказывает ей услугу. Она рассчитает мистера Джонсона и поставит
Эшли на старую лесопилку, а Хью будет заниматься новой. Она объяснит Эшли, что
слабое здоровье, да и дела в лавке не позволяют Фрэнку помогать ей, а она
сейчас в таком положении, что ей просто необходима помощь.
Уж как-нибудь она заставит его поверить, что просто не может
без него обойтись. Она дала бы ему половину прибыли от лесопилки, только бы он
согласился, — что угодно дала бы, лишь бы он остался при ней, лишь бы
видеть, как лицо его озаряется улыбкой, лишь бы поймать в его взгляде то, что
он так тщательно скрывает: неизбывную любовь к ней. Но, поклялась она себе,
никогда, никогда не станет она больше вытягивать из него слова любви, никогда
не будет вынуждать его поступиться этой дурацкой честью, которую он ставит выше
любви. Надо будет как-то деликатно дать ему это понять. Иначе он может
отказаться, опасаясь новой сцены вроде того душераздирающего объяснения,
которое между ними произошло.
— Я найду ему что-нибудь в Атланте, — сказала она.
— Ну, это уж ваше и его дело, — сказал Уилл и
снова сунул соломинку в рот. — Пошел, Шерман! Вот что, Скарлетт, я должен
еще кое о чем попросить вас, прежде чем расскажу про вашего папеньку. Не хочу
я, чтобы вы накидывались на Сьюлин. Что она сделала, то сделала, и хоть остриги
вы ее наголо, мистера О’Хара к жизни не вернешь. К тому же она искренне верила,
что так будет лучше.
— Я как раз хотела спросить тебя. При чем тут Сьюлин?
Алекс говорил какими-то загадками — сказал только, что ее надо бы выдрать. Что
она натворила?
— Да, люди здорово на нее злы. Все, кого я ни встречал
сегодня в Джонсборо, клялись, что прирежут ее, как увидят, да только, думаю, у
них эта злоба пройдет. И вы обещайте мне, что не кинетесь на нее. Я не допущу
никаких ссор сегодня, пока мистер О’Хара лежит в гробу в гостиной.
«Он не допустит никаких ссор! — возмущенно подумала
Скарлетт. — Да он говорит так, будто Тара уже его!» Тут она вспомнила о
Джералде, о том, что он лежит мертвый в гостиной, и разрыдалась — горько, со
всхлипами. Уилл обхватил ее за плечи и молча прижал к себе.
Они медленно ехали в сгущавшихся сумерках по тряской дороге,
голова Скарлетт покоилась на плече Уилла, шляпка съехала набок, а она думала о
Джералде — не о том, каким он был два последних года, не о старике с
отсутствующим взглядом, то и дело посматривавшем на двери, ожидая появления
женщины, которая уже никогда в них не войдет. Скарлетт помнила живого, полного
сил, хоть уже и немолодого человека с густой копной седых волос, шумного,
веселого, гостеприимного, громко топавшего по дому, любившего дурацкие шутки.
Она вспоминала, как в детстве он казался ей самым чудесным человеком на свете:
как этот неугомонный человек сажал ее с собой в седло и перепрыгивал вместе с
нею через изгороди, как он мог задрать ей юбчонку и отшлепать, когда она
капризничала, а потом плакал с нею, если она плакала, и давал ей четвертаки,
чтобы она успокоилась. Она вспомнила, как он возвращался домой из Чарльстона и
Атланты, нагруженный подарками, которые были всегда не к месту, —
вспоминала, улыбаясь сквозь слезы, и то, как он возвращался из Джонсборо домой
на заре после заседаний в суде, пьяный в стельку, и перемахивал через изгородь,
распевая во все горло «Увенчав себя зеленым клевером». И как потом наутро ему
стыдно было смотреть Эллин в лицо. Ну вот теперь он и соединился с Эллин.
