Алекс говорит, он видел, как мистер О’Хара летел по улице,
точно бык. Он говорит: хозяин ваш тогда будто снова стал прежний — каким был до
смерти вашей матушки. Говорит, пьян был в дымину и чертыхался, как сапожник.
Алекс говорит: в жизни не слыхал таких ругательств. На пути вашему батюшке
попалась лошадь Алекса: он вскочил на нее, ни слова не говоря, и помчался прочь
в клубах пыли, ругаясь на чем свет стоит.
Ну, а мы с Эшли сидели у нас на крыльце — солнце уже
близилось к закату, — смотрели на дорогу и очень волновались. Мисс Мелли
лежала у себя наверху и плакала, а нам ничего не хотела сказать. Вдруг слышим,
цокот копыт по дороге и кто-то кричит, точно во время охоты на лисиц, и Эшли
сказал: «Странное дело! Так обычно кричал мистер О’Хара, когда приезжал верхом
навестить нас до войны!» И тут мы увидели его в дальнем конце выгона. Должно
быть, он перемахнул там через изгородь. И мчался вверх по холму, распевая во
все горло, точно ему сам черт не брат. Я и не знал, что у вашего батюшки такой
голос. Он пел «В коляске с верхом откидным», хлестал лошадь шляпой, и лошадь
летела как шальная. Подскакал он к вершине холма, видим: поводья не натягивает,
значит, будет прыгать через изгородь; мы вскочили — до того перепугались,
просто жуть, — а он кричит: «Смотри, Эллин! Погляди, как я сейчас этот барьер
возьму!» А лошадь у самой изгороди встала как вкопанная — батюшка ваш ей через
голову-то и перелетел. Он совсем не страдал. Когда мы подбежали к нему, он был
уже мертвый. Видно, шею себе сломал.
Уилл помолчал, дожидаясь, чтобы она что-то сказала, но так и
но дождался. Тогда он тронул вожжи.
— Пошел, Шерман! — сказал он, и лошадь зашагала к
дому.
Глава 40
Скарлетт почти не спала в ту ночь. Когда взошла заря и на
востоке из-за темных сосен на холмах показалось солнце, она встала со смятой
постели и, сев на стул у окна, опустила усталую голову на руку, — взгляд
ее был устремлен на хлопковые поля, раскинувшиеся за скотным двором и фруктовым
садом Тары. Вокруг стояла тишина, все было такое свежее, росистое, зеленое, и
вид хлопковых полей принес успокоение и усладу ее исстрадавшемуся сердцу. Тара
на восходе солнца казалась таким любовно ухоженным, мирным поместьем, хотя
хозяин его и лежал в гробу. Приземистый курятник был обмазан глиной от крыс и
ласок, а сверху побелен, как и конюшня. Ряды кукурузы, ярко-желтой тыквы,
гороха и репы были тщательно прополоты и аккуратно отгорожены дубовыми кольями.
Во фруктовом саду все сорняки были выполоты и под длинными рядами деревьев
росли лишь маргаритки. Солнце слегка поблескивало на яблоках и пушистых розовых
персиках, полускрытых зеленой листвой. А дальше извилистыми рядами стояли кусты
хлопчатника, неподвижные и зеленые под золотым от солнца небом. Куры и утки
важно, вперевалку направлялись в поля, где под кустами хлопка, в мягкой,
вспаханной земле водились вкусные жирные черви и слизняки, И сердце Скарлетт
преисполнилось теплых чувств к Уиллу, который содержал все это в таком порядке.
При всей своей любви к Эшли она понимала, что он, не мог внести в процветание
Тары существенный вклад, — таких результатов мог добиться не
плантатор-аристократ, а только трудяга, не знающий устали «маленький фермер»,
который любит свою землю. Ведь Тара сейчас была всего лишь двухлошадной фермой,
а не барской плантацией былых времен с выгонами, где паслось множество мулов и
отличных лошадей, с хлопковыми и кукурузными полями, простиравшимися на сколько
хватал глаз. Но все, что у них осталось, было отменное, а настанут лучшие
времена — и можно будет вновь поднять эти акры заброшенной земли, лежавшие под
парами, — земля будет только лучше плодоносить после такого отдыха.
Уилл не просто сумел обработать какую-то часть земель. Он
сумел поставить твердый заслон двум врагам плантаторов Джорджии — сосне-сеянцу
и зарослям ежевики. Они не проникли исподтишка на огород, на выгон, на
хлопковые поля, на лужайку и не разрослись нахально у крыльца Тары, как это
было на бесчисленном множестве других плантаций по всему штату.
Сердце у Скарлетт замерло, когда она вспомнила, как близка
была Тара к запустению. Да, они с Уиллом неплохо потрудились. Они сумели выстоять
против янки, «саквояжников» и натиска природы. А главное, Уилл сказал, что
теперь, после того как осенью они соберут хлопок, ей уже не придется посылать
сюда деньги, — если, конечно, какой-нибудь «саквояжник» не позарится на
Тару и не заставит повысить налоги. Скарлетт понимала, что Уиллу тяжело
придется без ее помощи, но она восхищалась его стремлением к независимости и
уважала его за это. Пока он работал на нее, он брал ее деньги, но сейчас, когда
он станет ее шурином и хозяином в доме, он хочет полагаться лишь на собственные
силы. Да, это господь послал ей Уилла.
Порк еще накануне вырыл могилу рядом с могилой Эллин и
сейчас застыл с лопатой в руке возле горы влажной красной глины, которую ему
предстояло скоро сбросить назад в могилу. Скарлетт стояла чуть позади него в
пятнистой тени сучковатого низкорослого кедра, обрызганная горячим солнцем
июньского утра, и старалась не глядеть на разверстую красную яму. Вот на
дорожке, ведущей от дома, показались Джим Тарлтон, маленький Хью Манро, Алекс
Фонтейн и младший внук старика Макра — они несли гроб с телом Джералда на двух
дубовых досках и двигались медленно и неуклюже. За ними на почтительном
расстоянии беспорядочной толпой следовали соседи и друзья, плохо одетые,
молчаливые. Когда они вышли на залитую солнцем дорожку, пересекавшую огород,
Порк опустил голову на ручку лопаты и разрыдался, и Скарлетт, поглядев на него
просто так, без любопытства, вдруг с удивлением обнаружила, что в завитках у
него па затылке, таких угольно-черных всего несколько месяцев тому назад, когда
она уезжала в Атланту, появилась седина.
Она устало поблагодарила бога за то, что выплакала все слезы
накануне и теперь может держаться прямо, с сухими глазами. Ее бесконечно
раздражали рыдания Сьюлин, которая стояла сзади, за ее спиной; Скарлетт сжала
кулаки — так бы развернулась и смазала по этому распухшему лицу. Ведь это же
она, Сью, — преднамеренно или непреднамеренно, — свела в могилу отца,
и ей следовало бы приличия ради держать себя в руках в присутствии возмущенных
соседей. Ни один человек ни слова не сказал ей в то утро, ни один с сочувствием
не поглядел на нее. Они молча целовали Скарлетт, пожимали ей руку, шептали
теплые слова Кэррин и даже Порку и смотрели сквозь Сьюлин, словно ее и не было.
По их мнению, она не просто довела до гибели своего отца.
Она пыталась заставить его предать Юг. Тем самым, в глазах этой мрачной, тесно
спаянной группы, она как бы предала их всех, обесчестила. Она прорубила брешь в
монолите, каким было для всего окружающего мира это графство. Своей попыткой
получить деньги у правительства янки она поставила себя в один ряд с
«саквояжниками» и подлипалами, врагами куда более ненавистными, чем в свое
время солдаты-янки. Она, женщина из старой, преданной Конфедерации семьи, семьи
плантатора, пошла на поклон к врагу и тем самым навлекла позор на каждую семью
в графстве.
Все, кто был на похоронах, невзирая на горе, кипели от
возмущения, а особенно трое: старик Макра, приятель Джералда еще с тех времен,
когда тот перебрался сюда из Саванны; бабуля Фонтейн, которая любила Джералда,
потому что он был мужем Эллин, и миссис Тарлтон, которая дружила с ним больше,
чем с кем-либо из своих соседей, потому что, как она частенько говорила, он
единственный во всем графстве способен отличить жеребца от мерина.
