При виде свирепых лиц этой тройки в затененной гостиной, где
лежал Джералд, Эшли и Уиллу стало не по себе, и они поспешили удалиться в
кабинет Эллин, чтобы посоветоваться.
— Кто-то из них непременно скажет что-нибудь про
Сьюлин, — заявил Уилл и перекусил пополам свою соломинку. — Они
считают, что это будет только справедливо — сказать свое слово. Может, оно и
так. Не мне судить. Но, Эшли, правы они или нет, нам ведь придется им ответить,
раз мы члены одной семьи, и тогда пойдет свара. Со стариком Макра никто но совладает,
потому что он глухой как столб и ничего не слышит, даже когда ому кричишь на
ухо. И вы знаете, что на всем белом свете нет человека, который мог бы помешать
бабуле Фонтейн выложить то, что у нее на уме. Ну, а миссис Тарлтон — вы видели,
как она закатывает свои рыжие глаза всякий раз, когда смотрит на Сьюлин? Она
уже навострила уши и ждет не дождется удобной минуты. Если они что скажут, нам
придется с ними схлестнуться, а у нас в Таре и без ссор с соседями хватает
забот.
Эшли мучительно вздохнул. — Он знал нрав своих соседей
лучше Уилла и помнил, что до войны добрая половина ссор и даже выстрелов
возникала из-за существовавшей в округе привычки сказать несколько слов над
гробом соседа, отбывшего в мир иной. Как правило, это были панегирики, но
случалось и другое. Иной раз в речах, произносимых с величайшим уважением,
исстрадавшиеся родственники покойного усматривали нечто совсем иное, и не
успевали последние лопаты земли упасть на гроб, как начиналась свара.
Из-за отсутствия священника отпевать покойного предстояло
Эшли, который решил провести службу с помощью молитвенника Кэррин, ибо
методистские и баптистские священники Джонсборо и Фейетвилла тактично
отказались приехать. Кэррин, будучи куда более истой католичкой, чем ее сестры,
ужасно расстроилась из-за того, что Скарлетт не подумала о том, чтобы привезти
с собой священника из Атланты, — успокоилась она лишь, когда ей сказали,
что священник, который приедет венчать Уилла и Сьюлин, может прочесть молитвы и
на могиле Джералда. Это она, решительно восстав против приглашения кого-либо из
протестантских священников, живших по соседству, попросила Эшли отслужить
службу и отметила в своем молитвеннике то, что следовало прочесть. Эшли стоял,
облокотясь на старый секретер; он понимал, что предотвращать свару придется
ему, а зная горячий нрав обитателей округи, просто не мог придумать как быть.
— Не помешать нам этому, Уилл, — сказал он, ероша
свои светлые волосы. — Не могу же я пристукнуть бабулю Фонтейн или старика
Макра и не могу зажать рот миссис Тарлтон. А уж они непременно скажут, что
Сьюлин убийца и предательница и если бы не она, мистер О’Хара был бы жив. Черт
бы подрал этот обычай произносить речи над покойником! Дикость какая-то.
— Послушайте, Эшли, — медленно произнес
Уилл. — Я ведь вовсе не требую, чтоб никто слова не сказал про Сьюлин, что
бы они там ни думали. Предоставьте все мне. Когда вы прочтете что надо и
произнесете молитвы, вы спросите: «Кто-нибудь хочет что-нибудь сказать?» — и
посмотрите на меня, чтобы я мог выступить первым.
А Скарлетт, наблюдавшей за тем, с каким трудом несут гроб по
узкой тропинке, и в голову не приходило, что после похорон может вспыхнуть
свара. На сердце у нее лежала свинцовая тяжесть: она думала о том, что, хороня
Джералда, хоронит последнее звено в цепи, связывавшей ее с былыми, безоблачно
счастливыми днями легкой, беззаботной жизни.
Наконец носильщики опустили гроб у могилы и встали рядом,
сжимая и разжимая затекшие пальцы. Эшли, Мелани и Уилл прошли друг за другом в
ограду и встали подле дочерей О’Хара. За ними стояли ближайшие соседи — все,
кто мог протиснуться, а все прочие остались снаружи, за кирпичной стеной.
Скарлетт впервые видела их всех и была удивлена и тронута тем, что собралось
так много народу. До чего же милые люди — все приехали, хотя лошадей почти ни у
кого нет. А стояло у гроба человек пятьдесят — шестьдесят, причем иные прибыли
издалека — и как только они успели узнать и вовремя приехать! Тут были целые
семьи из Джонсборо, Фейетвилла и Лавджоя вместе со слугами-неграми. Было много
мелких фермеров из-за реки, я какие-то «недоумки»
[13]
из лесной
глуши, и обитатели болотистой низины. Болотные жители были все гиганты, худые,
бородатые, в домотканых одеждах и в енотовых шапках, с ружьем, прижатым к боку,
с табачной жвачкой за щекой. С ними приехали их женщины — они стояли, глубоко
увязнув босыми ногами в мягкой красной земле, оттопырив нижнюю губу, за которой
лежал кусок жвачки. Из-под оборок чепцов выглядывали худые, малярийные, но
чисто вымытые лица; тщательно наглаженные ситцевые платья блестели от крахмала.
Все ближайшие соседи явились в полном составе. Бабуля
Фонтейн, высохшая, сморщенная, желтая, похожая на старую рябую птицу, стояла,
опираясь на палку; за ней стояли Салли Манро Фонтейн и Молодая Хозяйка Фонтейн.
Они тщательно пытались шепотом уговорить старуху сесть на кирпичную стену, и
даже упорно тянули ее за юбки, но все напрасно. Мужа бабули Фонтейн, старого
доктора, с ними уже не было. Он умер два месяца тому назад, и лукавый живой
блеск в ее старых глазах потух. Кэтлин Калверт-Хилтон стояла одна — а как же
иначе: ведь ее муж способствовал этой трагедии; выцветший чепец скрывал ее
склоненное лицо. Скарлетт с изумлением увидела, что ее перкалевое платье — все
в жирных пятнах, а руки — грязные и в веснушках. Даже под Ногтями у нее была
чернота. Да, в Кэтлин ничего не осталось от ее благородных предков. Она
выглядела как самый настоящий «недоумок» — и даже хуже. Как белая рвань без
роду без племени, неопрятная, никудышная.
«Этак она скоро и табак начнет нюхать, если уже не
нюхает, — в ужасе подумала Скарлетт. — Великий боже! Какое падение!»
Она вздрогнула и отвела взгляд от Кэтлин, поняв, сколь но глубока пропасть,
отделяющая людей благородных от бедняков. «А ведь и я такая же — только у меня
побольше практической сметки», — подумала она и почувствовала прилив
гордости, вспомнив, что после поражения они с Кэтлин начинали одинаково — обе
могли рассчитывать лишь на свои руки да на голову.
«Только я не так уж плохо преуспела», — подумала она и,
вздернув подбородок, улыбнулась.
Однако улыбка тотчас застыла у нее на губах, когда она
увидела возмущенное выражение лица миссис Тарлтон. Глаза у миссис Тарлтон были
красные от слез; бросив неодобрительный взгляд на Скарлетт, она снова перевела
его на Сьюлин, и взгляд этот пылал таким гневом, что не сулил ничего хорошего.
Позади миссис Тарлтон и ее мужа стояли четыре их дочери — рыжие волосы
неуместным пятном выделялись на фоне окружающего траура, живые светло-карие
глаза были как у шустрых зверьков, резвых и опасных.
Перемещения прекратились, головы обнажились, руки чинно
сложились, юбки перестали шуршать — все замерло, когда Эшли со старым
молитвенником Кэррин выступил вперед. С минуту он стоял и смотрел вниз, и
солнце золотило ему голову. Глубокая тишина снизошла на людей, столь глубокая,
что до слуха их донесся хрустящий шепот ветра в листьях магнолий, а далекий,
несколько раз повторенный крик пересмешника прозвучал невыносимо громко и
грустно. Эшли начал читать молитвы, и все склонили головы, внимая его звучному
красивому голосу, раскатисто произносившему короткие, исполненные благородства
слова.
