— Тебе нет нужды уезжать, — отчетливо произнесла
она. — Я не допущу, чтобы вы голодали из-за того, что я повисла у тебя на
шее. Больше этого не повторится.
Она повернулась и пошла к дому прямо по неровному полю, на
ходу скручивая в узел волосы на затылке. Эшли стоял и смотрел ей вслед.
Внезапно он увидел, как она распрямила свои худенькие плечи. И этот жест сказал
ему больше, чем любые слова.
Глава 32
Все еще сжимая в руке комок красной глины, Скарлетт
поднялась по ступеням крыльца. Она намеренно не пошла черным ходом, ибо острые
глаза Мамушки наверняка заметили бы — что-то неладно.
А Скарлетт не хотела видеть ни Мамушку, ни вообще кого бы то
ни было. Она не в силах была видеть людей, разговаривать. Ее уже не мучил стыд,
разочарование или горечь — лишь была какая-то слабость в коленях да огромная
пустота в душе. Крепко сжав глину, так что она просочилась между пальцев,
Скарлетт все повторяла и повторяла, точно попугай:
— Это у меня пока еще есть. Да, это у меня пока еще
есть.
А больше у нее уже ничего не было — ничего, кроме этой
красной земли, которую несколько минут назад она готова была выбросить, как
рваный носовой платок. Сейчас же земля эта снова стала ей дорога, и Скарлетт
лишь тупо подивилась собственному безумию: как могла она с таким небрежением отнестись
к земле. Уступи Эшли ее напору — и она уехала бы с ним, даже не обернувшись,
чтобы бросить последний взгляд на свою семью и друзей, тем не менее даже
сейчас, несмотря на пустоту в душе, она понимала, что ей было бы тяжело
покинуть столь дорогие сердцу красные холмы, и узкие сырые овраги, и эти темные
призрачные сосны. Она бы снова и снова с жадностью вызывала их в памяти до
самого своего смертного дня. Если бы она вырвала из сердца Тару, даже Эшли не
смог бы заполнить образовавшуюся в нем пустоту. Какой же Эшли все-таки умный и
как хорошо он ее знает! Вложил в ее руку комок влажной земли — и она пришла в
себя.
Войдя в холл и уже прикрывая за собой дверь, Скарлетт вдруг
услышала стук копыт и обернулась, чтобы посмотреть, кто едет. Принимать сейчас
гостей, — нет, это уж слишком! Скорее наверх к себе, и сослаться на
головную боль.
Однако при виде подъезжавшей коляски Скарлетт в изумлении
остановилась. Коляска была новая, лакированная, и у лошади была новая сбруя, на
которой тут и там поблескивали начищенные медные бляшки. Кто-то чужой. Ни у
кого из ее знакомых не было денег на такой великолепный новый выезд.
Она стояла в двери и смотрела на приближавшуюся коляску, а
холодный ветер, приподнимая юбки, обдувал ее мокрые ноги. Наконец коляска
остановилась перед домом, и из нее выскочил Джонас Уилкерсон. Потрясенная
Скарлетт не могла поверить своим глазам: перед ней был их бывший управляющий в
роскошном пальто, прикативший к тому же в отличном экипаже. Уилл говорил ей,
что Джонас стал явно процветать с тех пор, как получил эту новую работу в Бюро
вольных людей. Нахватал кучу денег, сказал Уилл, облапошивая то ниггеров, то
правительство, а то и тех и других: к примеру, отбирал у людей хлопок, а потом
клялся, что это был хлопок Конфедерации. Конечно, никогда бы ему не заработать
честным путем столько денег в такое тяжелое для всех время.
И вот он перед ней — вышел из элегантной коляски и помогает
выйти какой-то женщине, разодетой в пух и прах. Скарлетт с одного взгляда
увидела, что платье на женщине — яркое до вульгарности, и все же глаза ее жадно
вбирали в себя мельчайшие детали туалета незнакомки: она ведь давно не видела
новых модных нарядов. Та-ак! Значит, юбки в этом году носят не такие широкие,
подытожила она, оглядывая красную клетчатую юбку. Потом взгляд ее скользнул
вверх, по черному бархатному жакету — вот какие нынче их носят короткие! А до
чего же смешная шляпка! Чепцы, должно быть, уже вышли из моды, ибо на макушке у
незнакомки лежал нелепый плоский блин из красного бархата. И ленты завязаны не
под подбородком, как у чепцов, а сзади, под тяжелой волной локонов, ниспадавших
на шею из-под шляпки, — локонов, которые, как тотчас заметила Скарлетт,
отличались от остальных волос и цветом, и шелковистостью. Женщина сошла на
землю и повернулась к дому, и тут кроличье лицо, густо обсыпанное пудрой,
почему-то показалось Скарлетт знакомым.
— Да ведь это же Эмми Слэттери! — от изумления
произнесла она вслух.
— Да, мэм, она самая, — отозвалась Эмми и,
вздернув голову, широко осклабившись, направилась к крыльцу.
Эмми Слэттери! Грязная, несчастная потаскушка,
незаконнорожденного ребенка которой крестила Эллин, — Эмми, заразившая
Эллин тифом! И эта разряженная, вульгарная, мерзкая девка, белая рвань,
поднимается сейчас по ступеням Тары с таким видом и с такой улыбочкой, точно
тут ей и место… Скарлетт вспомнила Эллин, и чувства нахлынули, затопив пустоту,
образовавшуюся было в ее душе, — ею овладела такая смертоносная ярость,
что она затряслась, как в приступе малярии.
— Сойди сейчас же со ступеней, ты, дрянь! —
закричала она. — Убирайся с нашей земли! Вон отсюда!
У Эмми отвисла челюсть, и она взглянула на Джонаса. Тот
шагнул, насупившись, стараясь держаться с достоинством, несмотря на закипавший
гнев. — Вы не должны так говорить с моей женой, — сказал он.
— Женой?! — повторила Скарлетт и разразилась
презрительным смехом, резавшим точно нож. — Тебе давно пора было на ней
жениться. А кто крестил остальных твоих выродков после того, как ты убила мою
мать?
— О! — воскликнула Эмми, повернулась и, сбежав со
ступеней, кинулась к коляске, но Джонас резко схватил ее за руку и задержал.
— Мы сюда приехали с визитом — с дружеским
визитом, — прошипел он. — А также потолковать об одном небольшом
дельце со старыми друзьями…
— Друзьями? — Это прозвучало как удар
хлыста. — Да разве мы когда-нибудь дружили с такими, как ты? Слэттери жили
нашими благодеяниями и отблагодарили нас за это, убив мою мать, а ты.., ты..,
папа выгнал тебя потому, что ты сделал Эмми ребенка, ты прекрасно это знаешь.
Друзья?! Убирайся отсюда, пока я не позвала мистера Бентина и мистера Уилкса.
Тут Эмми вырвалась из рук мужа, кинулась к коляске и мигом
залезла в нее — мелькнули лишь лакированные сапожки с ярко-красной оторочкой и
красными штрипками.
Теперь и Джонас, подобно Скарлетт, весь затрясся от ярости,
и его желтоватое лицо побагровело, как зоб у рассерженного индюка.
— Все важничаете, все зазнаетесь, да? Только я ведь все
про вас знаю. Знаю, что у вас и башмаков-то крепких нет. Знаю, что отец ваш
спятил…
— Убирайся вон!
— Ничего, долго вы так не попоете. Я же знаю, что вы на
мели. Вы и налог-то заплатить не можете. Я приехал с предложением купить ваше
поместье — с хорошим предложением. Уж больно Эмми охота поселиться тут. А
теперь — черта с два: я вам цента за него не дам! И кичитесь своими ирландскими
кровями сколько хотите — все равно узнаете, кто нынче правит, когда продадут
вас с молотка за неуплату налогов. А я куплю это поместье со всеми причиндалами
— со всей мебелью и всем, что в доме есть, — и буду тут жить.
