Остальные родственники втихомолку считали, что эта смешливая
простушка Милочка устроилась куда лучше, чем можно было ожидать, и только
удивлялись, как это она вообще сумела кого-то подцепить. Муж Милочки был
человек благородных кровей и достаточно состоятельный, но Индии, родившейся в
Джорджии и воспитанной в виргинских традициях, любой человек, родившийся не на
Восточном побережье, представлялся грубияном и дикарем. По всей вероятности,
муж Милочки тоже был счастлив избавиться от Индии, так как ужиться с ней
оказалось нелегко.
Она стала законченным синим чулком. Ей уже минуло двадцать
пять, да она так и выглядела, а потому могла не заботиться о том, чтобы кого-то
соблазнять. Ее блеклые глаза, почти без ресниц, смотрели на мир прямо и
бескомпромиссно, а тонкие губы были всегда высокомерно поджаты. Она держалась
гордо, с достоинством, что, как ни странно, было куда больше ей к лицу, чем
наигранная девичья мягкость той поры, когда она жила в Двенадцати Дубах. Да и
все вокруг смотрели на нее почти как на вдову. Все знали, что Стюарт Тарлтон
женился бы на Индии, если бы не пал под Геттисбергом, и потому относились к ней
с уважением, как к женщине, руки которой кто-то добивался, хотя дело и не
кончилось браком.
Шесть комнат небольшого дома на Плющовой улице вскоре были
обставлены дешевой сосновой и дубовой мебелью из лавки Фрэнка, поскольку у Эшли
не было ни гроша и он вынужден был покупать в кредит, а потому покупал лишь
самые дешевые и совершенно необходимые вещи. Это ставило в неловкое положение
Фрэнка, который любил Эшли, и бесконечно огорчало Скарлетт. И она и Фрэнк
охотно отдали бы безвозмездно лучшую мебель красного дерева и резную из
розового, какая была в лавке, но Уилксы упорно отказывались. В результате дом у
них был ужасающе голый и некрасивый, и Скарлетт с болью смотрела на то, что
Эшли живет в комнатах, где нет ни ковров на полу, ни занавесок на окнах. Но он,
казалось, ничего этого не замечал, а Мелани, впервые после замужества
поселившись в собственном доме, была бесконечно счастлива и даже горда.
Скарлетт умерла бы от унижения, доведись ей принимать друзей в доме, где нет ни
штор, ни ковров, ни диванных подушек, ни нужного количества стульев или чашек и
ложек. Мелани же принимала у себя так, точно на окнах у нее висели бархатные
портьеры, а в комнатах стояли диваны, обтянутые парчой.
Однако несмотря на радость и приподнятое настроение,
чувствовала себя Мелани неважно. Появление на свет маленького Бо стоило ей
здоровья, а тяжкий труд, которым она занималась в Таре после рождения ребенка,
еще больше подорвал ее силы. Она была такая худенькая, что казалось, косточки
вот-вот прорвут белую кожу. Когда Мелани возилась на заднем дворе со своим
малышом, она казалась издали совсем девочкой — такая неправдоподобно тонкая
была у нее талия, да и вся фигурка совсем плоская. Бюста у нее не было, а бедра
выглядели узкими, как у маленького Бо, и ни гордость, ни здравый смысл не
подсказали ей (так, во всяком случае, считала Скарлетт) подшить Оборочки под
корсаж или сзади подложить под корсет подушечки, чтобы худоба не так уж
бросалась в глаза. Лицо у Мелани было под стать телу — тоже очень худое и очень
бледное, так что ее изогнутые, шелковистые и тонкие, как усики у бабочки, брови
казались угольно-черными на бескровной коже. Глаза были слишком большими для
узенького личика, а залегшие под ними тени делали их и вовсе огромными, но
выражение их осталось прежним, как и во времена беспечного девичества. Ни
война, ни постоянные беды и тяжелая работа не разрушили мягкой безмятежности ее
взгляда. Это были глаза счастливой женщины, женщины, над чьей головой могут
проноситься бури, не затрагивая спокойствия души.
Как она умудрилась сохранить такое выражение глаз, думала
Скарлетт, с завистью глядя на Мелани. Она знала, что у нее самой глаза бывают
порой как у голодной кошки. Что это Ретт сказал однажды про глаза Мелани — что
они у нее точно свечи! Точно два светоча добра в нашем порочном мире. Да, они
действительно как свечи, свечи, горящие на любом ветру, — два мягких огня,
сиявших счастьем оттого, что она снова жила в родном городе, среди друзей.
В маленьком доме всегда толпились люди. Мелани с детских лет
была всеобщей любимицей, и весь город спешил сейчас приветствовать ее
возвращение. Каждый что-то тащил ей в дом — безделушку, картину, серебряную
ложку или две льняные наволочки, салфетки, лоскутные коврики, разную мелочь,
утаенную от солдат Шермана и потому бесценную, хотя владельцы и клялись, что
это им вовсе ни к чему.
Старики, воевавшие в Мексике вместе с отцом Мелани,
приходили и приводили с собой приятелей, чтобы познакомить «с милой дочкой
старого полковника Гамильтона». Старинные друзья матери стекались к Мелани, ибо
она всегда уважительно относилась к старшим, что было особенно приятно пожилым
матронам в, эти сумасшедшие дни, когда молодежь, казалось, совсем утратила
представление о хороших манерах. А сверстницы Мелани — молодые жены, матери и
вдовы — любили ее потому, что она выстрадала не меньше, чем они, и не
озлобилась, а наоборот: всегда готова была сочувственно им внимать. Молодые же
люди стекались к Мелани потому, что они всегда стекаются туда, где им хорошо и
где можно встретить друзей, которых хочется увидеть.
И вот вокруг деликатной, незаметной Мелани быстро
образовалась группа молодых и пожилых людей — то, что осталось от сливок
довоенного общества Атланты; у всех был тощий кошелек, фамильная гордость и
умение выстоять в самых тяжелых условиях. Казалось, эти люди — из лучших семей
Атланты, разрозненных, поверженных во прах войной, обескровленных
смертями, — ошеломленные переменами, нашли в Мелани то крепкое ядро,
вокруг которого они могли вновь объединиться.
Мелани, несмотря на молодость, обладала всеми качествами,
которые так высоко ценили эти потрепанные жизнью осколки прошлого: она умела в
бедности сохранять гордость, отличалась безропотным мужеством, веселостью,
гостеприимством, добротой и, главное, верностью старым традициям. Мелани не
желала меняться, не желала даже признать, что есть необходимость меняться в
этом меняющемся мире. Под ее кровом, казалось, вновь ожили былые дни, и люди
приободрялись и даже начинали презирать эту бурную дикую жизнь и изобилие,
вместе с которыми явились «саквояжники» и республиканцы-нувориши.
Глядя на молодое лицо Мелани и видя в нем нерушимую верность
старому укладу, они на время забывали о предателях из собственной среды,
вызывавших у них ярость, страх и душевную боль. А таких было много. Выходцы из
хороших семей, доведенные до-отчаяния, становились республиканцами и принимали
от завоевателей посты, чтобы родные не жили подаянием. К их числу принадлежали
и молодые отвоевавшиеся солдаты, у которых не хватило твердости духа запастись
терпением и постепенно, на протяжении долгих лет, сколачивать себе состояние.
По примеру Ретта Батлера они объединялись с «саквояжниками» и занимались
всякими неблаговидными делами, которые могли принести деньги.
Особенно отличались по части предательства девицы из
наиболее известных в Атланте семей. Они созрели уже после войны, не слишком
хорошо ее помнили и не испытывали той горечи, которая жила в душе старшего
поколения. Они не потеряли ни мужей, ни возлюбленных. Они слабо помнили былое
богатство и великолепие своих семей, а офицеры-янки были такие красивые, такие
нарядные, такие беспечные. И они давали такие роскошные балы, и катались на
таких прекрасных лошадях, и просто обожали молодых южанок! Они относились к
девушкам как к королевам и были очень внимательны, старались не затронуть их
гордости — так почему же, в конце-то концов, нельзя с ними общаться?
