Убежденный в порочности этой затеи, Фрэнк набрался мужества
и в столь сильных выражениях запретил Скарлетт подряжать каторжников, что она
от неожиданности примолкла. А затем, чтобы утихомирить его, покорно заметила,
что это были лишь размышления вслух. Просто ей так досаждают Хью и эти вольные
негры, что она вспылила. Сама же продолжала об этом думать и даже мечтать.
Каторжники могли бы решить одну из самых тяжелых для нее проблем, но если Фрэнк
так к этому относится…
Она вздохнула. Если бы хоть одна из лесопилок приносила
доход, она бы еще как-то выдержала. Но у Эшли дела шли ненамного лучше, чем у
Хью.
Сначала Скарлетт была поражена и огорчена тем, что Эшли не
сумел сразу так взяться за дело, чтобы лесопилка приносила в два раза больше
дохода, чем у нее в руках. Ведь он такой умный, и он прочел столько книг —
почему же он не может преуспеть и заработать кучу денег. А дела у него шли не
успешнее, чем у Хью. Он был столь же неопытен, совершал такие же ошибки, так же
не умел по-деловому смотреть на вещи и был так же совестлив, как и Хью.
Любовь Скарлетт быстро нашла для Эшли оправдания, и она
оценивала двух своих управляющих по-разному. Хью просто безнадежно глуп, тогда
как Эшли — всего лишь новичок в деле. И однако же непрошеная мысль
подсказывала, что Эшли не может быстро сделать в уме подсчет и назначить нужную
цену, а она — может. Она порой даже сомневалась, научится ли он когда-либо
отличать доски от бревен. К тому же, будучи джентльменом и человеком
порядочным, он верил любому мошеннику и уже не раз потерял бы немало денег, не
вмешайся вовремя она. Если же ему кто-нибудь нравился, — а ему, видимо,
нравились многие! — он продавал лес в кредит, даже не считая нужным
проверить, есть ли у покупателя деньги в банке или какая-либо собственность. В
этом отношении он был ничуть не лучше Фрэнка.
Но конечно же, он всему научится! И пока он учился, она с
поистине материнской снисходительностью и долготерпением относилась к его
ошибкам. Каждый вечер, когда он появлялся у нее в доме, усталый и
обескураженный, она, не жалея времени и сил, тактично давала ему полезные
советы. Но несмотря на ее поощрение и поддержку, глаза у него оставались
какими-то странно безжизненными. Она не понимала, что с ним, и это пугало ее.
Он стал другим, совсем другим — не таким, каким был раньше. Если бы они
остались наедине, быть может, ей удалось бы выяснить причину.
От всего этого она не спала ночами. Она тревожилась за Эшли,
потому что понимала: не чувствует он себя счастливым, как понимала и то, что
если человек несчастлив, не овладеть ему новым делом и не стать хорошим лесоторговцем.
Это была пытка — знать, что обе ее лесопилки находятся в руках таких неделовых
людей, как Хью и Эшли; у Скарлетт просто сердце разрывалось, когда она видела,
как конкуренты отбирают у нее лучших заказчиков, хотя она так тщательно все
наперед рассчитала и приложила столько труда и стараний, чтобы все шло как надо
и тогда, когда она но сможет работать. Ах, если бы только она могла снова
вернуться к делам! Она бы взялась за Эшли, и он у нее безусловно всему бы
научился. На другую лесопилку она поставила бы Джонни Гэллегера, а сама
занялась бы продажей леса, и тогда все было бы отлично. Что же до Хью, то он
мог бы у нее остаться, если б согласился развозить лес заказчикам. Ни на что
другое он не годен.
Да, конечно, Гэллегер, при всей своей сметке, человек,
видно, бессовестный, но.., где взять другого? Почему все смекалистые и тем не
менее честные люди так упорно не хотят па нее работать? Если бы кто-нибудь из
них работал у нее сейчас вместо Хью, она могла бы и не беспокоиться, а так…
Томми Уэлборн хоть и горбун, а подрядов у него в городе
куча, и деньги он, судя по слухам, лопатой гребет. Миссис Мерриуэзер и Рене
процветают и даже открыли булочную в городе. Рене повел дело с подлинно
французским размахом, а дедушка Мерриуэзер, обрадовавшись возможности вырваться
из своего угла у почки, стал развозить пироги в фургоне Рене. Сыновья Симмонсов
так развернули дело, что у их обжиговой печи трудятся по три рабочих смены в
день. А Келлс Уайтинг изрядно зарабатывает на выпрямителе волос: внушает всем
неграм, что республиканцы в жизни не позволят голосовать тем, у кого курчавые
полосы.
И так обстояли дела у всех толковых молодых людей, которых
знала Скарлетт, — врачей, юристов, лавочников. Апатия, охватившая их после
войны, прошла — каждый сколачивал себе состояние и был слишком занят, чтобы
помогать еще и ей. Не были заняты лишь люди вроде Хью — или Эшли.
До чего же скверно, когда у тебя на руках дело, а ты как на
грех еще беременна!
«Никогда больше не стану рожать, — твердо решила
Скарлетт. — Не буду я как те женщины, у которых что ни год, то ребенок.
Господи, ведь это значило бы на шесть месяцев в году бросать лесопилки! А я
сейчас вижу, что не могу бросить их даже на один день. Вот возьму и заявлю
Франку, что не желаю я больше иметь детей».
Франку, правда, хотелось иметь большую семью, но ничего,
как-нибудь она с ним сладит. Она твердо решила. Это ее последний ребенок.
Лесопилки — куда важнее.
Глава 42
У Скарлетт родилась девочка, крошечное лысое существо,
уродливое, как безволосая обезьянка, и до нелепости похожее на Франка. Никто,
кроме ослепленного любовью отца, не мог найти в ней ничего прелестного —
правда, сердобольные соседи утверждали, что все уродливые дети становятся со
временем прехорошенькими. Нарекли девочку Элла-Лорина: Элла — по бабушке Эллин,
а Лорина потому, что это было самое модное имя для девочек, так же как Роберт
Ли и Несокрушимый Джексон для мальчиков, а Авраам Линкольн и Имэнсипейшн
[17]
— для негритянских детей.
Родилась она в середине той недели, когда Атланта жила в
лихорадочном волнении и в воздухе чувствовалось приближение беды. Арестовали
негра, похвалявшегося, что он изнасиловал белую женщину. Но прежде чем он
предстал перед судом, на тюрьму налетел ку-клукс-клан и вздернул негра.
Ку-клукс-клан решил избавить пока еще никому не известную жертву изнасилования
от необходимости выступать в суде. Отец и брат пострадавшей готовы были
застрелить се, лишь бы она не появлялась перед судом и не признавалась в своем
позоре. Поэтому линчевание негра казалось обитателям города единственно
разумным выходом из положения — единственно возможным, в сущности, выходом.
Однако это привело военные власти в ярость. Почему, собственно, женщина не
может выступить в суде и публично дать показания?
Начались поголовные аресты: солдаты клялись, что сотрут
ку-клукс-клан с лица земли, даже если им придется засадить в тюрьму всех белых
обитателей Атланты. Негры, перепуганные, мрачные, поговаривали о том, что в
отместку начнут жечь дома. По городу поползли слухи: если-де янки найдут
виновных, они всех перевешают, а кроме того, негры готовят восстание против
белых. Горожане сидели по домам, заперев двери и закрыв окна ставнями, мужчины
забросили все дела, чтобы не оставлять жен и детей без защиты.
