— Как глупо! Вы же понимаете, что янки навяжут нам ее
силой!
— Именно это я и имел в виду, говоря, что мы чертовски
поплатимся, — сказал Эшли.
— А я горжусь нашим законодательным собранием, горжусь
их мужеством! — воскликнул дядя Генри. — Никаким янки не навязать нам
этой поправки, если мы ее не хотим.
— А вот и навяжут. — Голос Эшли звучал спокойно,
но глаза были встревоженные. — И жить нам станет намного труднее.
— Ах, Эшли, конечно же, нет! Труднее, чем сейчас, уже
некуда!
— Нет, не скажите, может стать куда хуже. А что, если у
нас в законодательном собрании будут одни черные? И черный губернатор? А что,
если янки установят еще более жесткий военный режим?
Все это постепенно проникало в сознание Скарлетт, и глаза у
нее расширились от страха.
— Я пытаюсь понять, что лучше для Джорджии, что лучше
для всех нас. — Лицо у Эшли было мрачное. — Что разумнее — выступить
против этой поправки, как сделало законодательное собрание, поднять против нас
весь Север и привести сюда всю армию янки, чтобы они заставили нас дать право
голоса черным, хотим мы этого или нет, или поглубже запрятать нашу гордость, любезно
согласиться и с наименьшими потерями покончить со всем этим раз и навсегда.
Конец-то все равно будет один. Мы беспомощны. Мы вынуждены испить эту чашу,
которую они решили нам преподнести. И может быть, нам же будет лучше, если мы
не будем брыкаться.
Скарлетт не вслушивалась в его слова — во всяком случае, их
смысл едва ли до нее дошел. Она знала, что Эшли, как всегда, видит две стороны
вопроса. Она же видела только одну: как пощечина, которую получили янки, может
отразиться на ней.
— Ты что, собираешься стать радикалом и голосовать за
республиканцев, Эшли? — резко, не без издевки спросил дедушка Мерриуэзер.
Воцарилась напряженная тишина. Скарлетт заметила, как рука
Арчи метнулась было к пистолету и остановилась на полпути. Арчи считал — да
частенько и говорил, — что дедушка Мерриуэзер — пустой болтун, но Арчи не
намерен был сидеть и слушать, как он оскорбляет супруга мисс Мелани, даже если
супруг мисс Мелани несет какую-то чушь.
В глазах Эшли мелькнуло изумление и тотчас вспыхнул гнев. Но
прежде чем он успел открыть рот, дядя Генри уже набросился на дедушку.
— Ах, ты, чертов.., да тебя.., извините, Скарлетт… Осел
ты этакий, дедушка, не смей говорить такое про Эшли!
— Эшли и сам может за себя постоять — без вас,
защитников, — спокойно заявил дедушка. — А говорил он сейчас, как
самый настоящий подлипала. Подчиниться им — черта с два! Прошу прощения,
Скарлетт.
— Я никогда не считал, что Джорджия должна
отделяться, — заявил Эшли дрожащим от гнева голосом. — Но когда
Джорджия отделилась, я не перешел на другую сторону. Я не считал, что война
нужна, но я сражался на войне. И я не верю, что надо еще больше озлоблять янки.
Но если законодательное собрание решило так поступить, я не перейду на другую
сторону. Я…
— Арчи, — сказал вдруг дядя Генри. — Вези-ка
мисс Скарлетт домой. Здесь ей не место. Политика — не женское дело, а мы тут
скоро начнем такие слова употреблять, что только держись. Езжай, езжай, Арчи.
Доброй ночи, Скарлетт.
Они поехали вниз по Персиковой улице, а сердце у Скарлетт
так и колотилось от страха. Неужели идиотское решение законодательного собрания
как-то отразится на ее благополучии? Неужели янки могут до того озвереть, что
она лишится своих лесопилок?
— Ну, скажу я вам, сэр, — буркнул Арчи, —
слыхал я про то, как зайцы плюют бульдогу в рожу, да только никогда до сих пор
не видал. Не хватает только, чтобы эти законодатели крикнули:
«Да здравствует Джеф Дэвис и Южная Конфедерация!» — много бы
от этого было толку им, да и нам. Все равно эти янки решили поставить над нами
своих любимых ниггеров. Да только хошь не хоть, а за храбрость наших
законодателей похвалить нужно!
— Похвалить? Чтоб им сгореть — вот что! Похвалить?! Да
их пристрелить надо! Теперь янки налетят на нас, как утка на майского жука. Ну,
почему они не могли рати.., ратиф.., словом, что-то там сделать и ублажить
янки, вместо того чтобы будоражить их? Ведь они же теперь совсем прижмут нас к
ногтю, хотя, конечно, прижать нас можно и сейчас, и потом.
Арчи посмотрел на нее холодным глазом.
— Значит, чтоб они прижали нас к ногтю, а мы и пальцем
не шевельнули? Право же, у бабы не больше гордости, чем у козы.
Когда Скарлетт подрядила десять каторжников, по пять человек
на каждую лесопилку, Арчи выполнил свою угрозу и отказался служить ей. Ни
уговоры Мелани, ни обещание Фрэнка повысить оплату не могли заставить его снова
взять в руки вожжи. Он охотно сопровождал Мелани, и тетю Питти, и Индию, и их
приятельниц в разъездах по городу, но только не Скарлетт. Он даже не соглашался
везти других леди, если Скарлетт сидела в коляске. Получалось не очень приятно
— надо же, чтобы какой-то старый головорез осуждал ее действия, но еще
неприятнее было то, что и семья ее и друзья соглашались со стариком.
Фрэнк ведь умолял ее не нанимать каторжников. Эшли сначала
отказывался иметь с ними дело и согласился лишь скрепя сердце, после того как
она, испробовав и слезы и мольбы, пообещала снова нанять вольных негров, лишь
только настанут лучшие времена. А соседи столь открыто выражали свое
неодобрение, что Фрэнк, тетя Питти и Мелани не решались смотреть им в глаза. Даже
дядюшка Питер и Мамушка заявили, что каторжники — они только несчастье приносят
и ничего хорошего из этого не выйдет. Вообще все считали, что это не дело —
пользоваться чужой бедой и несчастьем.
— Но вы же не возражали, когда на вас работали
рабы! — возмущенно восклицала Скарлетт.
Ах, это совсем другое дело. Какая же у рабов была беда, да и
несчастливы они не были. В рабстве неграм жилось куда лучше, чем сейчас, когда
их освободили, и если она не верит, пусть посмотрит вокруг! Но как всегда,
когда Скарлетт наталкивалась на противодействие, это лишь подхлестывало ее
решимость идти своим путем. Она сняла Хью с управления лесопилкой, поручила ему
развозить лес и сговорилась с Джонни Гэллегером.
Он, казалось, был единственным, кто одобрял ее решение
нанять каторжников. Он кивнул своей круглой головой и сказал, что это — ловкий
ход. Скарлетт, глядя на этого маленького человечка, бывшего жокея, твердо
стоявшего на своих коротких ногах, на его лицо гнома, жесткое и деловитое,
подумала: «Тот, кто поручал ему лошадей, не слишком заботился о том, чтоб они
были в теле. Я бы его и на десять футов не подпустила ни к одной из своих
лошадей».
Ну, а команду каторжников она без зазрения совести готова
была ему доверить.
— Я могу распоряжаться этой командой как хочу? —
спросил он, и глаза у него были холодные, словно два серых агата.
