— Люди у тебя такие тощие. Ты их хорошо кормишь? Видит
бог, я трачу достаточно денег на их еду — они должны бы быть откормленными, как
боровы. На одну муку и свинину в прошлом месяце ушло тридцать долларов. Что ты
даешь им на ужин?
Она подошла к сараю, служившему кухней, и заглянула внутрь.
Толстуха мулатка, склонившаяся над старой плитой, поспешно выпрямилась, присела
при виде Скарлетт и тут же снова повернулась к горшку, где варились черные
бобы. Скарлетт знала, что Джонни Гэллегер живет с мулаткой, но решила лучше
закрыть на это глаза. Ничего, кроме бобов и кукурузной лепешки, жарившейся на
сковородке, на кухне видно не было.
— У тебя, что же, ничего для этих людей больше нет?
— Нет, мэм.
— А в бобы ты не кладешь грудинки?
— Нет, мэм.
— Значит, бобы ты варишь без свинины. Но без свинины
черные бобы есть нельзя. Они же не дают никакой силы. А почему нет свинины?
— Мистер Джонни, он говорит — ни к чему класть ее,
грудинку-то.
— Сейчас же положи грудинку. Где ты держишь свои
припасы? Негритянка в испуге закатила глаза, указывая на маленький чуланчик,
служивший кладовкой, и Скарлетт распахнула ведущую туда дверь. Она обнаружила
открытый бочонок с кукурузой на полу, небольшой мешок пшеничной муки, фунт
кофе, немного сахара, галлоновую банку сорго и два окорока. Один из окороков,
лежавший на полке, был недавно запечен, и от него было отрезано всего два-три
куска. Скарлетт в бешенстве повернулась к Джонни Гэллегеру и встретила его
холодный, злой взгляд.
— Где пять мешков белой муки, которые я послала на
прошлой неделе? А мешок с сахаром и кофе? И я послала еще пять окороков и
десять фунтов грудинки, и одному богу известно, сколько бушелей ирландского
картофеля и ямса! Ну, так где же все это? Ты не мог истратить такую уйму за
неделю, даже если бы кормил людей пять раз в день. Значит, ты это продал! Вот
что ты сделал, вор! Продал мои продукты, а денежки положил себе в карман, людей
же кормишь сухими бобами и кукурузными лепешками. Не удивительно, что они такие
тощие. Пропусти меня! — И она вихрем вылетела во двор. — Эй, ты, там,
в конце..! Поди сюда!
Человек поднялся и, неуклюже ступая, позвякивая кандалами,
направился к ней; Скарлетт увидела, что его голые лодыжки стерты железом в
кровь.
— Когда ты последний раз ел ветчину? Каторжник
уставился в землю.
— Да говори же!
Тот продолжал стоять молча, с отрешенным видом. Наконец он
поднял глаза и умоляюще посмотрел на Скарлетт.
— Боишься говорить?! Ну так вот, иди в чулан и сними с
полки окорок. Ребекка, дай ему твой нож. Неси окорок на улицу и раздели его
между всеми. А ты, Ребекка, приготовь им печенье и кофе. И дай побольше сорго.
Да пошевеливайся, я хочу видеть, как ты выполнишь мое приказание.
— Так это же мука и кофе мистера Джонни — его
собственные, — испуганно пробормотала Ребекка.
— Мистера Джонни — как бы не так! Должно быть, и окорок
тоже его собственный. Изволь делать, что я сказала. Живо. Джонни Гэллегер,
пойдем со мной к двуколке.
Она прошла через неубранный двор и залезла в двуколку, не
без мрачного удовлетворения заметив при этом, как каторжники набросились на
ветчину и целыми кусками жадно запихивают ее в рот. Точно боятся, что ее сейчас
отнимут.
— Ну и редкий же ты негодяй! — в ярости накинулась
она на Джонни, стоявшего у колеса, сдвинув шляпу с низкого лба на
затылок. — Будь любезен, верни мне стоимость моих продуктов. Отныне я буду
привозить провиант каждый день, а не заказывать на месяц. Тогда ты не сможешь
меня обманывать.
— Только меня уже здесь не будет, — сказал Джонни
Гэллагер.
— Ты что, вознамерился взять расчет?!
Какую-то секунду Скарлетт так и хотелось крикнуть ему:
«Ну и проваливай — скатертью дорога!», но холодная рука
рассудка предусмотрительно удержала ее. Если Джонни возьмет расчет, что она
станет делать? Ведь он дает в два раза больше леса, чем давал Хью. А она как
раз получила большой заказ — самый большой за все время, и к тому же срочный.
Ей необходимо, чтобы этот лес был доставлен в Атланту. А если Джонни возьмет
расчет, кого она поставит на лесопилку?
— Да, я беру расчет. Вы поставили меня начальником на
этой лесопилке и сказали, чтоб я давал вам как можно больше леса. Вы не
говорили мне тогда, как я должен вести дело, и я не собираюсь выслушивать это
сейчас. Каким образом я получаю столько леса, вас не касается. Вы не можете
пожаловаться, что я не выполняю условий сделки. Благодаря мне и вы нажились, да
и я свое отработал — ну, и кое-что сумел добавить к жалованью. А теперь вы
являетесь сюда, вмешиваетесь в мои дела, задаете вопросы и принижаете меня в
глазах этих людей. Как же мне после этого держать их? Что с того, если я иной
раз кому из них и влеплю? Лентяи и не такого заслуживают. Что с того, если они
недоедают и вокруг них не танцуют на задних лапках? Да они другого и не
заслуживают. Так что занимайтесь-ка вы своим делом, а я — своим, не то я
сегодня же беру расчет.
Его жесткое узкое личико стало каменным, и Скарлетт
положительно не знала, как быть. Если он возьмет расчет, что ей делать? Не
может же она сама всю ночь сторожить каторжников!
Видимо, терзавшие Скарлетт сомнения в какой-то мере
отразились в ее взгляде, ибо лицо Джонни вдруг слегка смягчилось, а в голосе,
когда он заговорил, появились примирительные нотки:
— Поздно уж, миссис Кеннеди, ехали бы вы лучше домой.
Стоит ли нам расставаться из-за такой мелочи, а? Вычтите десять долларов в
будущем месяце из моего жалованья, и дело с концом.
Взгляд Скарлетт невольно скользнул по жалким людям,
пожиравшим ветчину, и она подумала о больном, который лежал в продуваемом
ветрами сарае. Нет, надо избавляться от Джонни Гэллегера. Он вор и жестокий
человек. Кто знает, как он обращается с каторжниками, когда ее тут нет. Но с
другой стороны, человек он ловкий, а одному богу известно, как ей нужен ловкий
человек. Нет, не может она с ним сейчас расстаться. Он ведь деньги для нее
выгоняет. Просто надо следить за тем, чтобы каторжников кормили как следует.
— Я вычту из твоего жалованья двадцать долларов, —
решительно заявила она, — а завтра, когда вернусь, мы с тобой продолжим
разговор.
Скарлетт подобрала вожжи. Но она уже знала, что никакого
продолжения разговора не будет. Знала, что на этом все кончится, и знала, что
Джонни тоже это знает.
Она ехала по тропе, выходившей на Декейтерскую дорогу, а в
душе у нее совесть боролась с жаждой наживы. Она понимала, что не дело это —
отдавать людей на милость жестокого карлика. Если по его вине кто-то из них
умрет, она будет виновата не меньше, чем он, так как оставила их в его власти,
даже узнав о том, что он жестоко обращается с ними. Но с другой стороны.., с
другой стороны, не надо попадать в каторжники. Если люди нарушили закон и их
поймали с поличным, они заслужили такую участь. Совесть ее мало-помалу
успокоилась, но пока она ехала по дороге, истощенные, отупевшие лица
каторжников то и дело возникали перед ее мысленным взором.
