– Эй, ты чего, пьяный?
В темноте под перекошенным шиферным козырьком чиркнула спичка, зажглась сигарета.
– Да нет, нормально все.
– А чего в пижаме?
К нему подошла маленькая женщина в большой, не по размеру, кофте с оттопыренными карманами. Худая она, если не сказать костлявая, высохшая изнутри. Такое ощущение, будто ее заживо мумифицировали. Глаза еще не старые, но лицо сплошь в морщинах. Нездоровый у нее вид. На хроническую алкоголичку она похожа, но при этом от нее не тянуло перегаром. Запах каких-то лекарств угадывался, вперемешку с табаком…
– А голова почему в бинтах? Ты что, головой стукнулся?
– С парашютом неудачно упал.
– Бывает… – засмеялась женщина. – Слушай, где я тебя видела?
– Не знаю, – покачал головой Федор. Сам он впервые ее видел.
– Да ты в дом заходи, я на тебя при свете посмотрю…
– Некогда мне.
– А заходил чего?
– Брата я своего ищу. Миша его зовут. Миша Ольгин.
– Миша?! Ольгин?!
– Знаете такого? – спросил Федор, хотя он и без того понял, что женщина поняла, о ком идет речь.
– Ну, знаю, конечно. С Женькой моей он встречается.
– А Женя сейчас где?
– Да черт ее знает! – вздохнула женщина, обреченно махнув рукой. – Совсем от рук отбилась… А Миша парень положительный. Я буду только рада, если он ее замуж возьмет. Ничего, я вот в Подречной жила… Слушай, и ты из Подречной. Тебя, случайно, не Федя зовут?
– Ну, если случайно…
– А я Люба. Люба Лазарева…
– Люба?! Лазарева?! – Федор ошарашенно поскреб затылок, забыв, что там рана под повязкой.
В Любу Лазареву он был влюблен в пятом классе и даже дрался из-за нее с Витькой Быковым. Она была на три года старше его, но это не помешало ему втрескаться в нее по уши. Да в нее вся школа тогда была влюблена. Первая красавица… Нет, эта женщина, что стояла сейчас перед ним, не имела с ней ничего общего.
– Что, сильно изменилась? – вздохнула она.
– Ну-у…
– Знаю, очень сильно изменилась. И не в лучшую сторону… А я тебя помню. Как ты смотрел на меня, помню… Да, было время…
– Люба, я, честно, рад тебя видеть, но у меня времени нет. Мне Мишку найти надо. Он в Замятск третьего дня уехал, до сих пор не вернулся. Может, он с твоей дочкой сейчас?
– Да нет, не может он с ней быть.
– Почему?
– Говорю же, положительный он парень. Его по таким помойкам носить не будет.
– По каким помойкам?
– Да всякое там, – недовольно махнула рукой Лазарева.
– А что конкретно? Где она может быть?
– Ну, я не знаю… Может, у Соньки?
– Кто это такая?
– Подруга ее, будь она неладна… Может, в Москву с ней поехала, может, у нее в гадюшнике…
– А где эта Сонька живет?
– Да на соседней улице, тут идти минут десять. Алтайская, дом двадцать девять. Если ее там нет, а Сонька есть, то Сонька точно знает, где она… Ну, может, и Мишка твой там. Может, испортился вместе с моей дурой…
– Значит, Алтайская, дом двадцать девять… Спасибо тебе, Люба. Я еще к тебе зайду.
Федор действительно собирался заглянуть к Лазаревой. Но вовсе не потому, что когда-то питал к ней чувства. Возможно, придется узнать, где найти саму Соньку, если ее вдруг не окажется по указанному адресу.
Люба показала ему, в какую сторону идти, на каком повороте уходить вправо, и скрылась в своей хижине. Федор вышел за калитку и вдруг увидел милицейскую машину, которая катилась по улице без мигалок и сирены. Он резко подался назад, но почва вдруг снова ушла из-под ног, и Федор стал падать, не в силах восстановить равновесие.
В падении он больно стукнулся головой и потерял сознание.
Глава 27
Утренний свет за окном, шмель жужжит, со стуком в стекло бьется. На свободу он рвется, но не находит спасительного пути. Ему все равно проще. Во-первых, его здесь никто не держит, а во-вторых, форточка открыта, и рано или поздно он обязательно вылетит через нее. Это Федора охраняют, и нет у него лазейки отсюда…
Он проснулся в той самой палате, где вчера майор Прямыхов лишил его свободы. Все это было на самом деле. И медсестра Вика пыталась усыпить Федора, чтобы задрать юбку перед охранником за дверь. А дальше он выпил снотворное, и ему приснился сон, похожий на реальность…
Нет, он, конечно, мог остановить машину с Левой за рулем. И про Женю мог узнать, с которой встречался Ольгин. И Люба Лазарева могла превратиться в развалину в свои сорок с «хвостиком» лет – может, туберкулез у нее или еще что-то в этом роде. Но чтобы на Федора могли донести его родственники – это никак не укладывалось в голове. Ну, не мог Лева позвонить в милицию, а его отец – тем более. Но ведь его сдали. Не зря же появилась милицейская машина…
Именно эта машина и могла доставить его обратно в больницу. Но на самом деле все это не так. Просто Федор не выходил отсюда.
Дверь в палату открылась, и у Федора вдруг снова разболелась голова. Одним только своим видом Прямыхов вызывал у него рвотный рефлекс.
– Ну, что, Федя, набегался? – язвительно спросил он.
– Набегался?! – помрачнел Старостин.
Значит, все-таки ночные приключения случились с ним наяву…
– А ты что, опять ничего не помнишь?.. Кого в этот раз загрыз?
– Никого.
– А мне сказали, что ты по дороге в Подречную на кого-то напал.
– Трупы есть?
– Нет.
– Увечья?
– А тебе нужны трупы и увечья?
– Передергивать не надо.
– Кого ты там вчера ночью искал?
– Трупы и увечья, неужели неясно?
– А язвить не надо, тебе, Федя, это не идет… Повторить вопрос?
– А есть смысл отвечать? Все равно ведь не поверишь.
– Во что я не поверю? В то, что ты Ольгина пытаешься найти?.. Не поверю.
– Потому что это я его похитил. Со всем отсюда вытекающим.
– Ты хочешь сделать признание?
– Если бы ты знал, как у меня от тебя болит голова, – скривился Федор.
– Ольгин где? Куда он пропал?
– Не только он пропал. И он пропал, и Катя, служанка Голиковой…
– Правильно, они узнали о твоих подвигах, а зачем тебе свидетели?
Старостин закрыл глаза, давая понять, что не скажет больше ни слова. Перед свиньями бисер не мечут…
– Ну, чего замолчал? – раздраженно спросил Прямыхов. – Сказать нечего?
