Дэнни поехал к «Шато Мармон» — построенный в стиле роскошного замка времен эпохи Возрождения отель с фешенебельными апартаментами. Главный корпус был украшен декоративными башенками и брустверами, во внутреннем дворе — отдельные бунгало, между которыми проложены дорожки, и все это за высокими, ухоженными, идеально подстриженными живыми изгородями. Газовые фонари на кованых кронштейнах освещают таблички с номерами домиков. Дэнни пошел по извилистой дорожке к бунгало 7941, услышал звуки музыки, доносившейся из-за высокой изгороди, и направился к двери. Тут .порыв ветра разогнал облака, и в лунном свете на темной веранде Дэнни увидел двоих мужчин в смокингах. Они стояли тесно прижавшись и самозабвенно целовались.
На луну набежали новые облака. Дверь отворилась и поглотила мужчин — смех, резкое крещендо, секундный блеск огней изнутри, и они растаяли в этом свете. У Дэнни мурашки побежали по коже; он протиснулся между изгородью и стеной фасада и боком подобрался к огромному окну, завешанному бархатными портьерами. Между двумя красными полотнищами оказался узкий просвет, открывший водоворот скользящих по паркету смокингов, гобелены на стенах, сверкание хрусталя поднятых бокалов. Дэнни прижался к стеклу и стал смотреть.
Искаженное изображение, мысленная кинокамера дает сбои. Он отодвигается, чтобы охватить взглядом больший угол. Видит соединившиеся в танго смокинги, щека к щеке, одни мужчины. Лица почти сливаются, разглядеть их невозможно. Дэнни придвигается к стеклу, отодвигается, снова приближается и наконец вдавливает себя в стекло. Теперь покалывает в паху; глаз берет средний план, крупный план, портрет.
Мелькание рук, ног. Вкатывается сервировочный столик, и человек в белом несет чашу с пуншем. Вперед, назад, вперед. Фокус нарушается, никаких лиц, потом — саксофонист Коулмен с Тимом раскачиваются в ритме джаза. Между ног нестерпимо ноет. Тима не стало, вместо него — молоденький мальчик-блондин. Потом все закрыла какая-то тень, шаг назад — и фокус его объектива восстановился. В нем два жирных, неприятных толстяка целуются взасос, жирно блестящая кожа, оба до красноты выбриты, волосы блестят от бриолина…
Дэнни заперся дома, вспоминая Сан-Берду в 39 году и Тима, смотревшего на него с подозрением, когда он не лег на Рокси. Отыскал запасную бутылку виски, проглотил свои стандартные четыре рюмки, и ему стало еще хуже: Тим его бранит, говоря, да ты просто дурака свалял, тебе же это нравилось… Еще две рюмки. «Шато Мармон» в цветном изображении. У всех красавчиков там было тело Тимми.
Он стал пить прямо из бутылки, дорогое виски обжигало как дешевое пойло, а в мысленной камере — женщины, женщины, женщины. Карен Хилтшер, Дженис Модайн, стриптизерши, которых он допрашивал в связи с ограблением клуба «Ларго», титьки и мохнатки на показ в артистической уборной, равнодушные к взглядам мужчин. Рита Хейворт, Ава Гарднер, девушка-гардеробщица из «Голубой комнаты Дэйва», его мама, выходящая из ванны, до того как она располнела и стала свидетелем Иеговы. Все противно и омерзительно, как те два целующихся толстяка в «Мармоне».
Дэнни пил стоя, пока ноги не подкосились. Падая, он умудрился швырнуть бутылку в стену. Она точно угодила в приколотые там фотографии кровавых рисунков из дома 2307 по Тамаринд-стрит.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Объяснение своего визита Мал продумал уже на крыльце и позвонил. По дому разнесся стук каблуков по твердому полу. Мал одернул китель, дабы прикрыть свой обвисший ремень — слишком часто он стал пропускать свои обеды и завтраки. Дверь открылась, и на пороге — Красная королева: в 9:30 она уже идеально причесана, на ней элегантная шелковая блузка и шерстяная юбка.
— Да? Вы коммивояжер? А вы знаете, что на Беверли-Хиллз запрещается навязывать товары и услуги.
Лукавит.
— Я из управления окружного прокурора.
— Беверли-Хиллз?
— Города Лос-Анджелеса.
Клэр де Хейвен улыбнулась — настоящая кинозвезда:
— Желаете взглянуть на коллекцию моих штрафов за переход улицы на красный свет?
Продолжает лукавить — даром, что он коп. Ведь она прекрасно знает, что он — «хороший полицейский» , который допрашивал Лопеса, Дуарте и Бена-видеса:
— Город нуждается в вашей помощи. Женщина хмыкнула — тоже элегантно — и распахнула дверь:
— Ну, заходите — расскажете, что вас сюда привело, мистер…?
— Консидайн.
— Консидайн.
Клэр посторонилась. Обстановка в гостиной с цветочным орнаментом: на обивке диванов — гардении, стульев — орхидеи, маленькие резные столики и этажерки инкрустированы узором из маргариток. На стенах — большие плакаты популярных в 30-е и в начале 40-х годов антифашистских кинофильмов. Мал подошел к красочному плакату картины «Заря справедливости» — благородный русский возвышается над чернорубашечником, брызгающего слюной и размахивающего «люгером». Герой стоит в ореоле солнечного света, немец — в тени. Видя, что Хейвен наблюдает за ним, он сказал:
— Тонко сделано. Клэр рассмеялась:
— Искусно. Вы адвокат, мистер Консидайн?
Мал обернулся. Красная королева стояла со стаканом прозрачного напитка со льдом. Запах джина он бы почувствовал — наверняка водка — элегантнее и не так резко пахнет.
— Нет, я следователь отдела большого жюри. Вы позволите присесть?
Клэр указала на два стула, стоящих друг против друга у шахматного столика:
— Разумеется. Хотите кофе или чего-нибудь выпить?
— Нет, — сказал Мал и сел. Стул был обит кожей с вышитыми по ней шелком орхидеями. Клэр де Хей-вен села напротив, положив ногу на ногу:
— Вы сумасшедший, если думаете, что стану вашим информатором. Ни я, ни кто-либо из моих друзей. И учтите, у нас самые лучшие юристы.
Мал решил разыграть мексиканскую карту:
— Мисс де Хейвен, я скорее пытаюсь устранить неприятный осадок, оставшийся от неудачного интервью. Мы с партнером подошли к вашим друзьям из «Вэрайэти интернэшнл» не так, как следует. Начальство осталось недовольно, нам урезали финансы. Когда мы занялись предварительным изучением документов на УАЕС, старые материалы Комиссии Конгресса, то мы вашей фамилии там не нашли, а ваши друзья, наверное… ну скажем… уж очень догматичны. Я решил обратиться к вам с этим делом, рассчитывая на вашу чуткость, и надеюсь, что вопросы, которых я хочу коснуться, вы сочтете резонными.
Клэр де Хейвен улыбнулась, потягивая свой напиток:
— Вы хорошо излагаете мысли для полицейского. «А ты с утра лакаешь водку и трахаешься с мексиканской шпаной», — подумал Мал и сказал:
— Я учился в Станфорде и был майором военной полиции в Европе: участвовал в сборе улик для суда над нацистскими преступниками. Как видите, эти ваши плакаты на стене мне не совсем безразличны.
— Сочувствие вы тоже хорошо выражаете. А теперь вы служите киностудиям, потому что искать там некую крамолу проще, чем достойно платить. Вы разделяете и властвуете, заставляете людей доносить, подключаете специалистов. И не приносите ничего, кроме горя.
