Обход кухни принес ему новые трофеи: большой двойной пакет для покупок и пачку газет. Он отнес их в гостиную, положил на пол рядом с телом своей самой последней возлюбленной. Снял с Пегги окровавленный халат и вынул ножовку. Опустив пилу, он закрыл глаза, но продолжал чувствовать острый запах крови. Потребовалось всего несколько минут, чтобы расчленить тело. Светло-желтый ковер стал темно-красным.
Он вышел на балкон и взглянул на реку автомобилей, текущую по Сансет-стрип. «Интересно, куда все эти люди едут?» – мелькнуло в голове. Потом вернулся к своей двадцать третьей возлюбленной, взял ее отделенные от тела руки и ноги, отнес их на балкон и бросил вниз, наблюдая, как они исчезают в темноте, повинуясь, казалось, не закону земного притяжения, а его могуществу.
Остались голова и торс. Торс он не тронул, а голову завернул в газеты и поместил в пакет из-под продуктов. Со вздохом он покинул квартиру, пересек затихший дом с электронной системой охраны и вышел на улицу. У края тротуара он стащил с себя платье Пегги Мортон, снял парик и шляпу и бросил их в канаву. Он твердо знал, что побывал на всех мыслимых войнах человечества и вышел из них победителем.
Поэт вынул свой трофей из мешка и двинулся вперед. На углу стоял молочно-белый «кадиллак». Как раз то, что нужно. Он опустил голову Пегги Мортон на капот. Это было объявление войны. В уме мелькали военные лозунги. Один из них прицепился и неотвязно вертелся в голове, как назойливый мотив: «Трофеи забирает победитель». Он сел в свою машину и отправился на поиски пирушки для спартанцев.
Благожелательные голоса направили его на бульвар Санта-Моника. Он медленно ехал по крайней правой полосе. Руки немели в тугих резиновых перчатках. Машин было мало, тишина помогала ему слушать и слышать мысли молодых людей, подпиравших фонарные столбы или развалившихся на скамейках у автобусных остановок. Перехватить их взгляд было нелегко, а еще труднее сделать выбор, основываясь только на внешности, поэтому он смотрел прямо перед собой, доверившись голосу судьбы.
Возле Пламмер-парка его встретили крики, свист, грубые приглашения и намеки. Он не остановился. Лучше вообще ничего, чем такая гнусность.
Он пересек Фэйрфакс, радуясь, что выезжает из «Города мальчиков». Ему удалось пройти сквозь строй, он мог вздохнуть с облегчением. Но на Крессент-хайтс пришлось затормозить на красный свет, и голоса, донесшиеся с тротуара, ударили его, как шрапнель:
– Отличная травка, Птичник. Гонишь папикам хорошую дурь, огребаешь приличные бабки. Все сметаешь подчистую.
– Ты в мои дела не лезь. Что я там сметаю, это мне видней. Я тебе кто, мусорщик?
– Это была бы не такая уж плохая мысль, красотуля моя. Мусорщики получают социальную страховку. А вот папики получают триппер.
Они расхохотались в три голоса. Поэт посмотрел на них. Два блондина и прихвостень. Он стиснул руль с такой силой, что онемевшие руки ожили. Их свело судорогой, он непроизвольно дернулся и нечаянно задел клаксон. Голоса затихли, когда раздался гудок. Он чувствовал на себе взгляды всех троих. Свет сменился на зеленый и напомнил ему о магнитофонной пленке, вползающей через окровавленные отверстия. Он не тронулся с места. Бежать сейчас значило бы проявить трусость. Раковые клетки поползли по ветровому стеклу.
– Ищешь компанию? – раздался тихий голос у пассажирского окна.
Это был прихвостень. Не отрывая взгляда от зеленого глаза светофора, поэт мысленно перебрал имена и лица всех своих двадцати трех возлюбленных. Эта своеобразная литания помогла ему успокоиться.
– Я спросил: тебе нужна компания?
Он кивнул. Раковые клетки исчезли при этом акте мужества. Он заставил себя повернуть голову, открыть дверцу и улыбнуться. Прихвостень улыбнулся в ответ. Ни единой искры узнавания не промелькнуло в его взгляде.
– А ты, как я погляжу, из молчунов, да? Ну что ж, смотри, смотри. Я и сам знаю, что великолепен. У меня есть хаза неподалеку от Ла Сьенега. Пять минут, и Птица Ларри унесет тебя прямо в рай.
Пять минут растянулись в двадцать три бесконечности. Двадцать три женских голоса сказали: «Да». Он кивал, чувствуя, как теплая волна накрывает его с головой.
Они подъехали к стоянке мотеля и припарковались. Ларри шел впереди. Войдя в комнату и закрыв дверь, он прошептал:
– Пятьдесят. Деньги вперед.
Поэт вынул из кармана своего обтягивающего трикотажного костюма две двадцатки и десятку и протянул деньги Ларри. Тот спрятал их в коробку из-под сигар на тумбочке у кровати и спросил:
– Как тебе больше нравится?
– По-гречески, – ответил поэт.
Ларри засмеялся:
– Тебе понравится, куколка. Считай, тебя не трахали, пока тебе не встретился Птичник.
– Нет, – покачал головой поэт. – Ты все перепутал. Это я хочу тебя трахнуть.
Ларри сердито засопел.
– Приятель, ты все перепутал. Не меня трахают в попу, а я. Я рвал задницы еще в средней школе. Я Ларри Птич…
Первая пуля угодила ему в пах. Он стукнулся спиной о сервант и соскользнул на пол. Поэт встал над ним и запел:
Вперед, Маршалла храбрые сыны!
Вперед по полю, знаменем осенены!
Пока над нами реет это знамя,
Победа навсегда пребудет с нами!
Глаза Ларри ожили. Он открыл рот. Поэт сунул в этот рот дуло пистолета с глушителем и выпустил шесть пуль подряд. Затылок Ларри взорвался вместе с сервантом за его головой. Поэт вынул пустую обойму и перезарядил пистолет, потом перевернул мертвого потаскуна на живот, стащил с него брюки и боксерские трусы. Он раздвинул ноги Ларри, втиснул ствол в анус и семь раз подряд нажал на курок. Последние два выстрела отразило рикошетом от позвоночника. На выходе они разорвали яремную вену, и гейзеры крови брызнули в наполненный запахом пороха воздух.
Поэт распрямился, сам себе удивляясь: оказывается, он еще может держаться на ногах! Он поднял обе руки к глазам и убедился, что они не дрожат. Стащил резиновые перчатки и почувствовал, как начинает циркулировать кровь. Руки ожили. Итак, он двадцать три раза убивал из любви, а теперь вот убил из мести. Он способен приносить смерть мужчинам и женщинам, возлюбленным и насильнику. Он опустился на колени рядом с трупом, зарылся руками в гущу мертвых внутренностей, потом зажег в комнате все огни и кровавыми мазками написал на стене: «Я не клоун Кэти».
Теперь, поняв это, поэт задумался, как возвестить новость всему миру. Он нашел телефон, набрал справочную и попросил номер отдела убийств департамента полиции Лос-Анджелеса. Потом набрал этот номер, барабаня окровавленными пальцами по тумбочке, пока в трубке раздавались длинные гудки. Наконец недовольный грубоватый голос ответил:
– Отдел убийств и ограблений. Офицер Хаттнер слушает. Могу я вам помочь?
– Да, – ответил поэт и объяснил, что очень добрый детектив-сержант спас его собаку. Его дочка хочет послать хорошему полисмену «валентинку». Имени она не помнит, но запомнила номер жетона – одиннадцать – четырнадцать. Не будет ли офицер Хаттнер так добр, не передаст ли весточку хорошему полисмену?
