Глава 5
На второй неделе был зачитан обвинительный протокол. Его
чтение продолжалось полтора дня — полтора дня сухого перечисления. Подсудимая
под номером один обвиняется по следующим пунктам… она совершила… она
участвовала… она входила… далее ей вменяется… тем самым состав преступления
отвечает параграфу такому-то, с учетом вышеизложенного и принимая во внимание…
она действовала неправомерно и противозаконно. Ханна была подсудимой под
номером четыре.
Пять женщин, сидевших на скамье подсудимых, были
надзирательницами в небольшом женском лагере под Краковом, подчиненном
Освенциму. Их перевели туда из Освенцима весной 1944 года для замены
надзирательниц, частично погибших, частично раненых во время взрыва на лагерной
фабрике, на которой работали женщины-заключенные. Один из пунктов обвинения
касался их поведения в Освенциме, однако отступал на задний план перед другими
обвинительными пунктами, и я уже его не помню. Может, он относился вовсе не к
Ханне, а только к остальным четырем? Может, он был не таким уж важным по
сравнению с другими пунктами обвинения или сам по себе? Может, просто нельзя
было не обвинить того, кто выполнял те или иные служебные функции в Освенциме и
кого теперь вывели на чистую воду?
Разумеется, пять обвиняемых женщин не руководили тем
лагерем. Там был свой комендант, свое подразделение охраны, а также другие
надзирательницы. Большинство солдат-охранников и надзирательниц погибло во
время бомбежки, закончившей в одну из ночей передвижение колонны заключенных из
лагеря на запад. Некоторые скрылись той же ночью и исчезли так же бесследно,
как и комендант, который бежал еще до того, как колонна выдвинулась в путь.
По сути дела, никто из заключенных не должен был остаться в
живых после той ночи бомбежки. Однако двоим все же удалось спастись, матери и
дочери, и дочь написала книгу о лагере и том марше узников на запад и
опубликовала ее в Америке. Полиция и прокуратура выследила не только пятерых
обвиняемых, но и разыскала нескольких свидетелей из деревни, на которую упали
тогда бомбы, поставившие точку на марше лагерной колонны. Главными же
свидетелями были дочь, приехавшая в Германию, и ее мать, оставшаяся в Израиле.
Для допроса матери суд, прокуроры и защитники специально летали в Израиль —
единственная часть процесса, на которой я не присутствовал.
Один из главных пунктов обвинения касался лагерных селекций.
Каждый месяц из Освенцима в лагерь под Краковом доставляли примерно шестьдесят
новых женщин и столько же надо было отправить обратно в Освенцим, за вычетом
тех, кто за это время умер. Все знали, что женщин в Освенциме ждала смерть;
туда отсылались те, кого нельзя было больше использовать для работы на фабрике.
Это была фабрика по изготовлению боеприпасов, работа на которой сама по себе
была не очень тяжелой, однако женщинам практически не приходилось заниматься
ею, поскольку после взрыва весной, оставившего после себя большие разрушения,
их задействовали, главным образом, на строительно-восстановительных работах.
Другой главный пункт обвинения касался той ночи, которой
произошла бомбежка и которой все закончилось. Солдаты-охранники вместе с
надзирательницами заперли всех женщин — их было в той колонне несколько сотен —
в церкви деревни, покинутой большинством жителей. На деревню упало всего
несколько бомб, предназначавшихся, быть может, для местной железной дороги или
для близлежащего заводского комплекса или, быть может, сброшенных просто так,
потому что они оставались лишними после налета бомбардировщиков на какой-нибудь
город покрупнее. Одна бомба попала в дом пастора, в котором спали солдаты и
надзирательницы. Другая угодила в церковную башню. Сначала загорелась башня,
потом крыша, потом балки перекрытия, пылая, обрушились внутрь церкви и
перебросили огонь на ряды стульев. Тяжелые двери выстояли перед ударами
заключенных. Обвиняемые могли бы их открыть. Но они не сделали этого, и
запертые в церкви женщины сгорели заживо.
Глава 6
Для Ханны процесс оборачивался наихудшим образом. Уже во
время своего первого допроса она произвела на суд не самое благоприятное
впечатление. После зачтения обвинительного протокола она попросила слова,
потому что что-то там показалось ей неточным; председательствующий судья,
несколько озадаченный, указал ей на то, что перед началом судебного
разбирательства у нее было достаточно времени изучить все пункты обвинения и
предоставить по ним свои возражения, сейчас же, сказал он, процесс находится в
своей главной фазе и что там в обвинении верно или неверно, покажет судебное
следствие с привлечением вещественных доказательств. Когда к началу судебного
следствия председатель предложил не зачитывать немецкий перевод книги дочери,
поскольку эта книга еще до публикации ее немецким издательством была в виде
печатного оригинала предоставлена для ознакомления всем участникам процесса,
адвокату Ханны пришлось под недоуменным взглядом председателя уговаривать ее
согласиться с этим предложением. Она не хотела. Она не хотела также признавать,
что на одном из предыдущих допросов показала, что у нее был ключ от церкви.
Нет, у нее не было никакого ключа, ни у кого не было ключа, там был вовсе не
один ключ, а несколько, к нескольким дверям, и все они торчали снаружи в
замках. Однако, судя по протоколу ее предварительного судебного допроса,
прочитанному и подписанному ею, дело выглядело несколько иначе, и то, что она
спрашивала, почему ей хотят что-то ложно приписать, ничуть не улучшало
ситуации. Она спрашивала не громко, не своенравно, но настойчиво и при этом,
как мне казалось, находилась в явном замешательстве и полной растерянности, и
ее заявления на тот счет, что ей хотят что-то приписать, вовсе не
подразумевались ею как упрек в вынесении ей неправосудного приговора. Но
председательствующий судья расценивал их именно так и реагировал со всей
строгостью. После одного из его замечаний адвокат Ханны вскочил и затараторил,
горячо и рьяно, его спросили, не разделяет ли он случайно упрек своей
подзащитной, и он снова сел на место.
Ханна хотела делать все как следует. Там, где она считала,
что с ней поступают несправедливо, она возражала, и соглашалась там, где, по ее
мнению, утверждения и обвинения в ее адрес были справедливыми. Она возражала со
всей настойчивостью и соглашалась со всей готовностью, словно приобретая своими
согласиями право на возражения или беря на себя своими возражениями обязанность
соглашаться с тем, чего она не могла отрицать по своей честности. Однако она не
замечала, что ее настойчивость злит председателя. У нее не было чувства
контекста, правил, по которым велось действие, формул, по которым ее
высказывания и высказывания других выводились в значения виновности или
невиновности, приговора или оправдания. Для компенсации отсутствующего у нее
чувства ситуации ее адвокату следовало бы иметь побольше опыта и уверенности
или просто быть лучше. Или же Ханне не надо было затруднять ему работу; она,
очевидно, не доверяла ему, но вместе с тем она не взяла себе адвоката своего
доверия. Ее адвокат был назначен ей судом.
Иногда Ханна добивалась легкого подобия успеха. Мне
вспоминается ее допрос, касавшийся селекций в лагере. Другие обвиняемые
отрицали, что имели к ним когда-либо какое-либо отношение. Ханна же с
готовностью показала, что участвовала в них, не одна, а точно так же, как и
другие, и вместе с ними, и председательствующий судья стал задавать ей более
конкретные вопросы:
