Она подождала, не скажу ли я что-нибудь на это, но мне
ничего не шло на ум. Сначала я хотел сказать, что мне в моей жизни ничего не
удается прогнать. Но это было не так; можно прогнать кого-нибудь и тогда, когда
ставишь его в нишу.
— Ты женат?
— Был. Мы с Гертрудой давно развелись, и наша дочь живет в
интернате; я надеюсь, что она не останется доучиваться там последние годы, а
переедет ко мне.
Сейчас я подождал, не скажет ли здесь что-нибудь Ханна или
не спросит ли она меня о чем-нибудь. Но она молчала.
— Я приеду за тобой на следующей неделе, хорошо?
— Хорошо.
— Тихо, или можно с музыкой?
— Тихо.
— Что ж, значит, заберу тебя тихо, без музыки и шампанского.
Я встал, и она тоже встала. Мы посмотрели друг на друга.
Только что два раза прозвенел звонок, и другие женщины уже ушли внутрь здания.
Ее глаза снова ощупали мое лицо. Я обнял ее, но на ощупь она была не той.
— Всего хорошего, парнишка.
— Тебе тоже.
Так мы попрощались друг с другом еще до того, как расстались
внутри тюрьмы.
Глава 9
Следующая неделя была у меня особенно занятой. Я не помню
больше, подгонял ли меня по времени доклад, который я готовил, или я сам
подстегивал себя своим усердием и рабочим азартом.
Мои представления, с которыми я начал работу над докладом,
никуда не годились. Когда я стал проверять их, я наталкивался там, где ожидал
увидеть смысл и закономерность, на одну случайность за другой. Вместо того,
чтобы смириться с этим, я искал дальше, возбужденно, ожесточенно, боязливо, как
будто с моим представлением о действительности сама действительность пошла
вдруг по ложному пути, и я готов был переиначить факты, раздуть или урезать их.
Я пришел в состояние странного беспокойства, хотя и засыпал, когда ложился
поздно, однако через несколько часов сразу просыпался, чтобы снова встать и
продолжить читать или писать.
Я занимался также делами, связанными с предстоящим выходом
Ханны из тюрьмы. Я обставил ее квартиру, простой мебелью из светлого дерева и несколькими
старыми предметами, предупредил еще раз грека-портного и обновил информацию о
культурно-просветительных мероприятиях в районе. Я накупил продуктов, заполнил
полку книгами и развесил на стенах картины. Я пригласил садовника, который
привел в порядок небольшой садик, окружавший террасу перед жилой комнатой. Все
это я делал тоже в странном возбуждении и ожесточении; слишком много всего на
меня навалилось.
Но этого было как раз достаточно, чтобы не думать о новой
встрече с Ханной. Лишь иногда, когда я ехал на машине или сидел усталый за
письменным столом или лежал без сна в кровати или находился в квартире,
подготовленной для Ханны, мысль о встрече с ней пересиливала все и давала волю
воспоминаниям. Я видел ее на скамейке с глазами, направленными на меня, видел
ее в бассейне, с лицом, обращенным ко мне, и мною вновь овладевало чувство, что
я предал ее и заразился от нее виной. И снова я восставал против этого чувства
и обвинял ее и находил дешевым и простым то, как она избавилась от своей вины.
Отдавать себя только на суд мертвых, ограничивать вину и ее искупление плохим
сном и кошмарами — где же тогда, спрашивается, были живые? Но то, что я имел в
виду, были не живые, а я сам. Не должен ли был и я тоже потребовать от нее
ответа? Где же был для нее я?
Накануне того дня, как забрать ее, я позвонил в тюрьму.
Сначала я поговорил с начальницей.
— Я немного волнуюсь, — сказала она мне. — Знаете, до того
как выйти на свободу после столь длительного пребывания в тюрьме, заключенные,
как правило, уже проводят по нескольку часов или дней за ее пределами. Фрау
Шмитц не хотела воспользоваться этой возможностью. Завтра ей будет нелегко.
Меня соединили с Ханной.
— Подумай, что нам завтра предпринять. Ты сразу хочешь к
себе домой или, может, нам выехать в лес или к реке?
— Я подумаю. Ты по-прежнему любишь все планировать, как я
погляжу.
Это меня рассердило. Рассердило, как это бывало, когда мои
подруги говорили мне, что я не достаточно спонтанен, что я слишком сильно
напрягаю свою голову вместо того, чтобы отдаться на волю чувств.
Она уловила в моем молчании недовольство и рассмеялась.
— Не сердись, парнишка. Я не хотела тебя обидеть.
Я уже сказал, что на скамейке во дворе тюрьмы я увидел в
Ханне старую женщину. Она выглядела старой и пахла старостью. Я совсем не
обратил внимания на ее голос. Ее голос остался таким же молодым, как и был
когда-то.
Глава 10
Следующим утром Ханны не стало. На рассвете она повесилась.
Когда я приехал, меня проводили к начальнице тюрьмы. Впервые
я увидел ее, невысокую, худую женщину с темно-русыми волосами и в очках. Она
производила невзрачное впечатление, пока не начала говорить, с силой, теплотой,
строгим взглядом и энергичным движением рук. Она спросила меня о нашем
телефонном разговоре с Ханной минувшим днем и о нашей встрече неделю назад.
Предчувствовал ли я что-нибудь, опасался ли я чего-нибудь? Я ответил
отрицательно. У меня также не было никакого предчувствия или опасения, которые
бы я как-то вытеснил.
— Скажите, откуда вы знали друг друга?
— Мы жили по соседству.
Она изучающе посмотрела на меня, и я понял, что здесь мне
следует сказать больше.
— Мы жили по соседству, познакомились друг с другом и
подружились. Студентом я потом был на процессе, на котором ей вынесли приговор.
— Почему вы присылали фрау Шмитц кассеты?
Я молчал.
— Вы знали, что она была неграмотной, не так ли? Откуда вы
это знали?
Я пожал плечами. Я не понимал, какое ей было дело до моей
истории с Ханной. У меня в груди и в горле стояли слезы и я боялся, что не
смогу говорить. Я не хотел плакать перед ней.
Видимо, она заметила, каково было у меня на душе.
— Идемте, я покажу вам камеру фрау Шмитц.
Она шла впереди, но то и дело оборачивалась, чтобы что-то
сказать или пояснить мне. Вот здесь когда-то произошло столкновение с
террористами, вот здесь находится швейный цех, в котором работала Ханна, вот
здесь Ханна один раз устроила сидячую забастовку, пока не было изменено
положение о ликвидации средств на поддержание библиотеки, вон там находится
сама библиотека. Перед дверью камеры она остановилась.
