Я вышел в прихожую, где оставил свою сумку, и вернулся с
чеком и банкой из-под чая.
— Вот.
Она посмотрела на чек и положила его на стол. Банку она
открыла, опустошила ее, снова закрыла и, держа в руке, внимательно ее
разглядывала.
— В детстве у меня тоже была банка из-под чая для моих
сокровищ. Не такая, как эта, хотя и такие тогда уже тоже были, а с буквами
кириллицей, и крышка у нее не вдавливалась внутрь, как здесь, а насаживалась
сверху. Я донесла ее с собой до концлагеря, там ее у меня украли.
— Что же в ней было?
— Что там могло быть… Завиток шерсти с нашего пуделя, билеты
на оперы, на которые меня брал мой отец, кольцо, выигранное или найденное мной
где-то. Украли у меня банку не из-за ее содержимого — сама банка и то, что с
ней можно было сделать, это имело в лагере большую ценность.
Она поставила банку на чек.
— А у вас есть какие-нибудь предложения насчет использования
денег? Пустить их на что-нибудь, что как-то связано с уничтожением евреев, в
самом деле было бы похоже для меня на отпущение грехов, которое я не могу и не
хочу давать.
— Деньги можно было бы отдать, например, на нужды
неграмотных, которые хотят научиться читать и писать. Наверняка тут есть
какие-нибудь общественные фонды, союзы, общества.
— Конечно, они есть.
Она раздумывала.
— А нет ли аналогичных еврейских организаций?
— Можете быть уверены, что если в мире есть какие-либо
организации, то такие же организации есть и для евреев. Неграмотность, правда,
не совсем еврейская проблема.
Она подвинула мне чек и деньги.
— Давайте сделаем так. Вы разузнаете, какие еврейские
организации, работающие в этой области, имеются здесь или в Германии и
переведете деньги на счет той, которая вас больше всего убедит. Вы можете
также, — она засмеялась, — перевести деньги от имени Ханны Шмитц, если
признание играет тут такую важную роль.
Она снова взяла банку.
— А банку я оставлю себе.
Глава 12
Со времени описанных мною событий прошло уже десять лет. В
первые годы после смерти Ханны меня мучали старые вопросы, отрекся ли я от нее
и предал ли я ее, остался ли я ей что-нибудь должен, сделался ли я виноватым,
любя ее, нужно ли было мне отказаться, оторваться от нее и, если да, то как.
Порой я задавался вопросом, есть ли моя вина в том, что она покончила с собой.
И порой я был зол на нее и на то, что она со мной сделала. Пока злость не
лишилась своей силы, а вопросы — своей важности. То, что я сделал и не сделал и
то, что она сделала со мной — это, как не верти, стало моей жизнью.
Решение рассказать нашу с Ханной историю я принял вскоре после
ее смерти. С тех пор наша история прокручивалась в моей голове множество раз,
всякий раз немного по-другому, всегда с новыми картинами, отрывками действия и
поворотами мыслей. Таким образом, наряду с версией, написанной мною, имеется и
множество других. Гарантией того, что написанная версия правильна, является то,
что я написал ее, а другие версии — нет. Написанная версия хотела быть
написанной, множество других этого не хотело.
Сначала я хотел рассказать нашу историю, чтобы отделаться от
нее. Однако для этой цели воспоминания отказывались идти ко мне. Потом я
заметил, как наша история стала ускользать от меня, и захотел вернуть ее
изложением на бумагу, но и это тоже не выманило воспоминания из-под их укрытия.
Вот уже несколько лет, как я оставил нашу историю в покое. Я заключил с ней
мир. И она вернулась ко мне, деталь за деталью, такой четкой, полной и
законченной, что она больше не наводит на меня грусти. Долгое время я думал:
какая печальная история. Не то, чтобы у меня сейчас появилась мысль, что эта
история счастливая. Просто я думаю, что она точна, и что на фоне этого вопрос,
печальная она или счастливая, не имеет никакого значения.
Во всяком случае, я думаю так, когда спокойно размышляю о
ней. Когда же меня что-то больно задевает, то на поверхность проступают раны
той поры, когда я чувствую себя виноватым, то дают себя знать мои тогдашние
ощущения вины, и в сегодняшней тоске по чему-либо я чувствую тоску того
времени. Слои нашей жизни так тесно покоятся друг на друге, что на более
поздних этапах нам всегда встречается то, что уже было раньше, не как что-то
изжившее себя и негодное, но как что-то современное и живое. Я это понимаю. И
все равно я порой нахожу это труднопереносимым. Быть может, нашу историю я
изложил все же потому, что хочу избавиться от нее, даже если и не могу этого
сделать.
Деньги Ханны я сразу по возвращении из Нью-Йорка перевел от
ее имени на счет Jewish League Against Illiteracy
[3]. В ответ я получил
короткое письмо стандартной компьютерной формы, в котором Jewish League благодарила
мисс Ханну Шмитц за ее пожертвование. С письмом в кармане я поехал на кладбище,
на могилу к Ханне. Это был первый и единственный раз, что я стоял на ее могиле.
