От этой мучительной мысли стало на секунду радостно, словно он уже принял решение. Почему бы себя не потешить мечтами?
— Да что вы, Михаил Алексеевич, об этом и разговора нет, — заговорили они одновременно, — мы потерпим, продержимся. Может, халтуру какую найдем.
«„Потерпим", „продержимся", — думал он. — Ради чего? Что, война кругом? Блокада? Просто всем плевать, как мы живем и на что… Воистину мы будем в дерьме, пока жив последний энтузиаст. Так всем удобны сумасшедшие романтики, готовые работать сутками за собственный интерес. Господи! Ведь умом все понимаю, а плюнуть…»
— Я знаете что по Сиплому подумал? — Дронов затушил сигарету и, наклонившись вперед, понизил голос: — Совершив два убийства у себя в Северодвинске, он приезжает сюда, поочередно останавливается у троих знакомых и всех поочередно убивает, боясь, своими съехавшими мозгами, что его сдадут. Но все убитые в Питере: и наши оба, и Калининский бывшие жители Северодвинска, переехавшие в последний год. Сиплый им всем звонил ранее с Севера, спрашивал адреса, узнавал, как добраться.
— Ну, — кивнул Максаков, понимая, куда клонит Денис. Кофе он уже допил и теперь вертел в пальцах очередную, еще незажженную, сигарету.
— Если в городе есть еще его земляки, то он к ним придет. Даже не обязательно в Питере. — Денис сделал паузу. — А если нам запросить весь межгород с его телефона в Северодвинске за последний год?
— Молодец! — Максаков улыбнулся. — Готовь шифровку! Дронов улыбнулся.
— Молодец буду, когда его возьмем. Это, кстати, мы вместе с Маринкой придумали.
Было видно, что ему приятно. Максаков поднялся и потянулся к пальто.
— Пойду контролировать район.
— Как дежурство-то? — Ребята тоже стали собираться.
— Тьфу-тьфу.
На улице полностью воцарился фиолетовый полумрак. Час между собакой и волком. Он снова бросил взгляд на арку, тонувшую в декабрьских сумерках. Заунывная нотка беды продолжала биться в голове. Поскальзываясь, добрался до ступеней дежурной части. За пультом сидел Дергун и кого-то слушал в телефонную трубку. Мягкий желтый свет импортных ламп создавал уют. Дежурка была образцово-показательная, постоянно посещаемая проверяющими из Москвы, поэтому на ее интерьер денег не жалели. Максаков взял со стола папку с текущей информацией по району.
— Как обстановка?
Дергун положил трубку и щелкнул тумблером.
— Минутку, Алексеич. Четыреста сорок, ответь «Толмачево». Четыреста сорок, забери задержанных у входа на «Площадь Александра Невского».
Он снова щелкнул тумблером. Зазвонил телефон.
— Слушаю, Архитектурное, Дергун. Куда тебе, Егорыч, следак нужен? Подожди, отключусь, у меня «ноль-два». Слушаю, Архитектурное, Дергун.
Максаков махнул рукой и вошел в телетайпную. Она была пуста. Из «спячки» доносились невнятные звуки. Он улыбнулся, невольно позавидовав Вениаминычу, и повернулся, чтобы уйти, когда вдруг понял, что это плач. Кто-то тихо всхлипывал, иногда сбиваясь на стон. Помявшись немного и стукнув для порядка в дверь, Максаков осторожно приоткрыл ее и замер. Лариса стояла на коленях и рыдала в плечо присевшего перед ней Лютикова. Ее обтянутая синей форменной рубашкой спина содрогалась. Вениаминыч ласково поглаживал ее по волосам. Увидев Максакова, он кивнул на висящий в изголовье двухъярусной койки шкафчик.
— Миша, достань у меня там валерьянку и накапай ей капель двадцать.
Косметика у Лары растеклась. Лицо покраснело и вспухло. Зубы мелко стучали о край стакана. Вениаминыч уложил ее на койку и накрыл одеялом.
— Полежи чуть-чуть. Сейчас маши на придет и поедешь.
Они вышли в телетайпную и закурили. Лютиков взял со стола листок.
— Сегодня утром, у метро «Восстания», женщина умерла от сердечного лриступа. Упала, и все. Минут двадцать лежала, пока постовой из пикета покурить не вышел. Установили личность. Стопятка сбросила нам информацию. Я попросил Ларку отстучать в главк. Она начала, дошла до паспортных данных, а это ее мать. Представляешь?
Максаков не отвечал. У него задергался глаз. В голове всплывала одна и та же картина: немолодая женщина в сером пальто медленно сползает на землю, людской поток обтекает ее, устремляясь в разинутую пасть метро. Сигаретный дым комком встал в горле, вызвав рвотные спазмы. Он поперхнулся и закашлялся, выворачивая наружу легкие.
— Что с тобой? Помочь? — Лютиков придвинулся ближе.
— Нет, спасибо, сейчас пройдет. — Максаков с трудом затушил сигарету, отхаркнулся в платок и выскочил в основной зал.
— Ты охерел?! Ты посмотри, во сколько заявка прошла?! — орал на кого-то Дергун. — Что ты мне прикажешь…
Максаков схватил свободный телефон и крутанул диск. Пластмасса скользила под пальцами.
— Алло, Оля? Где мама? Спит? Нет, не надо будить. Нет, я просто так. Да, ближе к вечеру позвоню. Пока.
Снова диск. Короткие гудки. Еще раз. Еще.
— Таня, это я. У тебя все нормально? Ну мало ли что. Нет, у меня все хорошо. Точно. Я позвоню тебе домой. Целую.
— Дергун, Архитектурное. Сеня, ты когда заявочку по Загородному закроешь?..
На улице почти стемнело. Возле выхода мерно работал безукоризненный мотор григоренковского «форда»-Проходящие машины слепили фарами. «УАЗик» во дворе по-прежнему превращался в глыбу льда. Из раскрытых дверей гаража вышел Владимиров и, увидев Максакова, остановился. Даже на расстоянии нескольких метров от него несло алкоголем.
— Ты не слишком расслабился? — Максаков сделал ладонью жест разгоняющий воздух.
Тот пожал плечами.
— А чего делать? Машина стоит. Видно, до понедельника. В гараже холодно. А наверху чего мужикам мешать?
— А Паша к завгару подходил?
— Не, он на какое-то совещание ушел три часа назад, и ни слуху ни духу. Я про Пашу.
«Понятно, — подумал Максаков. — Очередные многочасовые бредни руководства, посвященные какой-нибудь очередной проверке».
— Пошли.
Внутри гаража было темно. Стандартно пахло бензином, железом и резиной. Из каптерки в дальнем углу просачивалась тоненькая полоска света. Максаков удовлетворенно оглядел несколько нулевых аккумуляторов на стеллаже и открыл дверь. Завгар Николай Дмитрич Старостин, он же Коляныч, закусывал колбаской в обществе двух командирских водил. От визита он явно в восторг не пришел.
— Здорово. Случилось чего?
— Случилось. — Максаков без приглашения взял ломтик салями и положил на хлеб. — Кругом разгул преступности, а мы ничего поделать не можем. Аккумулятор сел. Только на тебя, Дмитрич, надежда.
— Нет аккумуляторов. — Коляныч все-таки подумал несколько секунд. — В следующем месяце подходи.
— А до следующего месяца опера на лыжах бегать будут? — Максаков прожевал бутерброд и вытер губы тыльной стороной ладони. — Дай. У тебя вон новые стоят.
