Сверху виднелась извилистая траншея, которая прикрывала дот с тыла. Пулемет на треноге, несколько касок. Десантники расстреляли их сверху длинными автоматными очередями. Я тоже выстрелил из гранатомета и вставил в ствол новый заряд. Мы подбежали к металлическим воротам, через которые вкатывали пушки в тот момент, когда распахнулась небольшая дверца. Из нее, по одному, выскакивали фрицы и падали под нашими пулями, успев сделать несколько шагов или дать очередь наугад.
Мощный дот, стены которого пробьет лишь тяжелая бомба, когда его брали в кольцо, превращался в ловушку. Немецкие артиллеристы хорошо обстреляли подступы. Там догорали или неподвижно застыли не меньше пяти танков. И нашей, и второй роты. Немцам нельзя было отказать в смелости. Из дверцы летели вперемешку ручные гранаты — колотушки и продолговатые, большой силы, рубчатые бомбы кайзеровского образца.
Десантник неосторожно попал под сноп осколков, изрешетивших его. Большой дот предназначен для круговой обороны. Мы остались возле открытой дверцы вдвоем с оставшимся в живых десантником. Он стрелял в дверь из автомата, я успел выпустить еще три заряда из гранатомета, потом затвор заклинило. Я швырнул в дымящуюся нору две последние «лимонки». Думаю, что, несмотря на потери, немцев в огромном доте оставалось достаточно, чтобы перебить нас. Но вовремя появилась группа десантников во главе с младшим лейтенантом, командиром взвода.
Мы его все же взяли, этот чертов дот, и, ворвавшись внутрь, перемолотили из автоматов все живое. Открыли ворота. Длинноствольная пушка стояла на тумбе, защищенная щитом и заслонкой на амбразуре толщиной сантиметров десять. Рядом стояла запасная противотанковая пушка, калибра 50 миллиметров, приготовленная занять свое место, если разобьют основное орудие. Груда стреляных гильз, шум вентиляторов высасывающих пороховой дым, трупы артиллеристов, в зеленых безрукавках, с орлом на груди. Все это позже взорвали саперы, а я вернулся к своему взводу.
В захваченном доте мы нашли отличный цейссовский бинокль. Он чудом уцелел, придавленный телом немецкого капитана. Бинокль оказался вещью гораздо более ценной, чем трофейный пулемет, автоматы, часы и запас диковинных консервов: сосисок, гусиного паштета, клубничного джема, которого я отродясь не пробовал. Расторопный Леня Кибалка успел переобуться в добротные немецкие сапоги, загрузил мешок не только харчами, но и бутылками с ромом и вином.
За разбитую батарею и взорванный дот никто нас не хвалил. Ожесточенная Курская битва была в самом разгаре, вели наступление несколько фронтов. Каждый день гибли тысячи людей. Уничтоженная немецкая батарея и дот в масштабах такого сражения были пустяком. Никто не обращал внимания и на наши потери. До вечера, пробивая оборону, рота потеряла пять танков — ровно половину техники. Правда, два из них ремонтники обещали к утру восстановить. Другие роты тоже понесли большие потери. На окраине полусожженного хутора замаскировали машины, копали могилы для десантников и танкистов. Погибших, как всегда, было много. Может, сто человек, а может, двести. Помню, что могилу рыли глубокую. Некоторые ребята, которых мы вытащили из сгоревших машин, превратились в головешки. Некоторые вплавились друг в друга и разваливались на куски. Лучше не вспоминать, как их вытаскивали и заворачивали в плащ-палатки. Ужинали трофейными консервами. Ребята принесли свежих огурцов. Хорошо выпили. Комбат Колобов тоже посидел полчаса с нами. Выглядел он подавленным. Наступление буксовало. За день мы продвинулись километра на четыре. Сколько нам полагалось пройти, точно не знаю, но приказ мы не выполнили. Командование решило продолжить наступление вечером, однако кончились боеприпасы, отстала батарея сопровождения, тяжелые самоходки СУ-122, вооруженные 122-миллиметровыми гаубицами. Мы на них сильно рассчитывали, но говорили, что их перебросили на другой участок. Зато не обошел нас замполит бригады вместе с капитаном Бутовым, начальником разведки, который в свое время звал меня к себе, а когда я отказался, обвинил в трусости. Прикатил он на новеньком американском бронетранспортере с крупнокалиберным пулеметом.
Кроме замполита, комсорга там было человек шесть охраны и молодой старший лейтенант из породы тех, кто трется возле начальства. Единственным человеком, которому я обрадовался, был комсорг. Он привез газеты, расспрашивал о прошедшем дне. Капитан Бутов переговорил с Таранцом, оглядел меня:
— Ну, как твой лейтенант?
— Что как? — удивился Таранец. — Я вместе с Волковым полгода воюю. Пушечный дот сегодня взорвал, гаубичную батарею под его командой уничтожили.
— И немцев батальон перебил, — ехидно подсказал Бутов. — Герой!
Антона Таранца, бывалого танкиста, трудно было вывести из себя. Не замечая подковырки, сказал, что первая рота поработала неплохо. Когда вышибали фрицев, может, сотню и положили. А по взводам не делили.
— Не принято у нас кроиться.
— У кого у вас? — в наступившей тишине спросил капитан.
— У танкистов, — вызывающе ответил Таранец.
Старлею нечего было терять. Командир танковой роты тот же танкист. Всегда вместе с ротой, которая только перед наступлением насчитывает десять машин. Пять машин мы потеряли. Если пригонят два отремонтированных танка, то их станет семь штук. Во втором батальоне, по слухам, и половины машин не осталось.
— А я уже не танкист, по твоему высокому разумению? — вскипел выпивший начальник разведки.
Мы все, снимая напряжение после боя, хорошо выпили. Конечно, Бутов, как штабной начальник, мог подсыпать говна любому из нас. Но опасно заводить человека, вышедшего из боя. А Таранец, кажется, уже завелся.
— Конечно, танкист, — подтвердил Антон, разливая спирт по кружкам. — Ты же на броне к нам подкатил, а не на велосипеде.
— Какой еще велосипед? Очумел совсем.
— Может, и очумел немного, — согласился Антон. — Когда обгорелые куски ребят в могилу опускали.
Напряжение снял замполит. Предложил выпить за погибших. Все встали. Старлей, адъютант или ординарец Бутова, начал было искать свою кружку, но Таранец погнал его:
— Иди… иди… здесь танкистов и десантников поминают. Жополизы в другом месте пьют. — Бутову это, конечно, не понравилось, но он промолчал. Вот так и пообщались. Хорошо принявший на грудь Антон обнимал меня:
— Эх, Леха. Жизнь собачья, и командиры некоторые хуже собак. Воевали нормально. Ты пригляди ночью за постами… и чтоб утром похмелиться чем было.
Поспать нам не дали. А насчет похмелиться? Мало кто из танкистов рисковал выпивать перед боем. На войне жизнь у нашего брата не слишком длинная, а пьяный — сгоришь, в буквальном смысле, как свечка. Реакция у пьяного замедленная. Хлебнешь и становишься живой мишенью. Только дураки или совсем безразличные к своей жизни люди этого не понимали.
Двинулись вперед, едва рассвело. С утра налетели «Юнкерсы-87» и безнаказанно высыпали груз сто- и двухсотпятидесятикилограммовых бомб. Вой сирен, мощные взрывы. Потом, как обычно, прострочили все из пулеметов. Два танка разбили вдребезги, а легкий БТ-70 перевернуло взрывной волной вверх гусеницами. Сгорели несколько грузовиков. Не успели перевязать раненых, как налетела вторая волна «юнкерсов».
