— Нельзя так себя вести! Послал бы ребят, а сам оставался с ротой. И вообще… ты знаешь, что наверх доложено — станцию уже взяли. Первый батальон перенацелили на Лебедин. Они уже на марше. Со Штеповкой все дела расхлебывать нашему батальону.
— Каретников, что ли, доложил?
— Может, и он. А может, кто-то повыше. Станция горит, немцы уходят. Ура, победили!
— Чего ж Каретникова не оставили нам помогать? И вообще где он сейчас?
— У него на ходу всего с пяток машин осталось. Считается, что он мелочовку добивает. На самом деле вся ремрота его выбравшиеся танки ремонтирует. Не станешь же в корпус докладывать, что за один день батальон потеряли!
— Наверное, и Лебедин таким макаром уже взяли. Когда брехать отучимся! — не выдержал я. — Нельзя нам в эту мышеловку лезть. Потеряем машины в закоулках и среди платформ. Там не то что пушками, гранатами танк побьют.
— Пехота уже готова к штурму, — отозвался Таранец. — Ждут нас. Комбриг считает, что мы уже за станцию деремся. Давно в бою. А мы языками чешем.
И все же мне везло на хороших командиров. Антон вызвал Успенского, комроты-2, который тоже было взялся с высоты своих капитанских погон отчитывать меня.
— Ладно, помолчи, — оборвал его Таранец. — Спасибо скажи, что теперь не вслепую пойдем. Волков кое-какие огневые точки засек.
— Ну, если Волков… — не унимался капитан Успенский, разобиженный, что заместителем комбата является не он, ветеран Халхин-Гола, а недоучившийся лейтенант.
— Слушай, Николай Фатеич, — разозлился Таранец. — Брось ты эту херню. Нам всем в одном сжатом кулаке быть, а не считать, у кого заслуг больше.
— Ладно, молчу.
Мы быстро обсудили план предстоящих действий. Для атаки Таранец выделил по одному взводу из обеих рот и назначил старшим Павла Фогеля.
— Он мужик обстоятельный. На рожон не полезет. Пусть потихоньку продвигается и ведет огонь. Ты, Алексей, берешь на себя две пушки возле вокзала и этот долбаный «мардер». Капитан Успенский обходит станцию и уничтожает зенитную батарею 88-миллиметровок. Труднее всего придется Волкову. Тебе, Леха, все же придется лезть в эту мышеловку. Ты хорошо рассмотрел, где пушки и самоходка находятся. Выбьем фрицев из станции, считай, что орден Красной Звезды заработал.
— Зато мне легко будет наступать! — едко заметил Успенский. — Зенитная батарея 88-миллиметровок. Шесть пушек. У фрицев эти батареи почти все по шесть стволов. Так ведь?
— Так или иначе, не знаю. Может, и восемь. Но, скорее всего, меньше. Снимают они зенитки. — Таранец догадывался, что Успенского заело обещание представить меня к ордену, и добавил: — Уничтожишь батарею, тебе тоже орден причитается.
Глава 9
Надолго запомнилась мне станция Штеповка. Как горели танки комбата Каретникова, которые он пустил вперед в надежде выбить немцев одним ударом, но не получилось. Трупы наших бойцов на раскаленной солнцем брусчатой дорожке и в сточной канаве среди дерьма и бинтов. И едкий запах горелого мяса возле подбитого танка, где мы прятались от бьющего в упор пулемета. И весь последующий бой в мешанине взрывов, пулеметных очередей, дыма горящих шпал и вагонов, среди развалин толстенных железнодорожных построек, неожиданных выстрелов из-за укрытий.
Мы обошли здание станции с тыла. Запомнилось название на серой жестянке, выведенное по-немецки. Из взводных я взял с собой более опытного Гришу Весняка. Он расстрелял обе пушки с ходу, а мы били из пулеметов по бегущим к огромным тополям артиллеристам и пулеметчикам. Пулеметчик свалился среди деревьев, выронив «МГ-42», который не бросил и тащил на плече вместе с болтающейся патронной лентой. Весняк двинул свои танки вперед, десант подобрал пулемет, а сам лейтенант помахал мне рукой: бьем сволочей!
Через несколько секунд мы потеряли сразу трех-четырех десантников и танк из взвода Весняка. Струя огнемета ударила из развалин дома. Танк вспыхнул мгновенно. Механик-водитель и командир машины успели выскочить. Механика срезали очередями, а командир, смертельно обожженный, заметался живым факелом. Я выстрелил фугасным в то место, где был огнемет. Потом выпустил длинными очередями весь диск и еще один снаряд. Командир танка, молоденький младший лейтенант, все кричал, катаясь по земле. Мне кажется, сволочи фрицы специально не стреляли по нему, чтобы продлить мучения. Потом ударил из засады «мардер». У меня в роте был единственный Т-70, и он сгорел, получив снаряд в моторную часть. Экипаж, два человека, сумели выбраться. Мы загнали немецкую самоходку в тупик, рядом с горящим паровозом, и расстреляли сквозь перевернутые платформы. Броня у «мардера» слабая. Наши снаряды пробили ее в нескольких местах и зажгли машину.
Мы двигались цепью вдоль путей, непрерывно стреляя. Зенитку, которую я рассмотрел, окружили и забросали гранатами десантники. Мы вышли к жилым домам станции. Украинские побеленные хаты горели. Отовсюду шла отчаянная стрельба, и хлопали несколько противотанковых орудий. Мы не полезли в лоб и обошли станцию по окраине, уходящей в степь. Немцы сумели подбить еще один наш танк — снаряд вышиб колесо у «тридцатьчетверки». Мы отплатили, открыв огонь по уходящим из станции грузовикам и бронетранспортерам. Три машины остались гореть вдоль дороги. Мы, не жалея снарядов, стреляли даже по одиночным немцам.
Штеповку взяли дорогой ценой. Кроме больших потерь, понесенных батальоном Каретникова, подбили штук шесть танков из нашего батальона. У меня в роте сгорели два танка и одну машину спешно ремонтировали. Роте Успенского тоже досталось. Немцы эвакуировали зенитную батарею, но его машины встретили из засады две «пантеры», оставленные для прикрытия. Новые танки с сильной броней и пятиметровыми пушками, сожгли одну «тридцатьчетверку» и две подбили. Потом на скорости, прикрывая друг друга, стали уходить. Одну из «пантер» догнали снарядом в корму и добили.
«Пантеры» мне не попадались, и я не поленился глянуть на знаменитую машину, которую позже назовут лучшим танком немецкой армии. Наши штабы представляли информацию о новой немецкой технике своевременно. Считаю, это было большим плюсом. В обновленных справочниках коротко, но довольно точно указывались основные технические данные танков, их уязвимые места. Разглядывая сгоревшую «пантеру», я убедился, что это враг, который по ряду параметров превосходит наши «тридцатьчетверки». Прежде всего по бронированию (лобовая броня составляла 100 миллиметров) и вооружению. Длинноствольная пушка «пантеры» пробивала броню наших танков за 900 метров. Оптика хоть и сгорела, но я не сомневался, что она качественная, а электропривод позволял разворачивать башню в нужную сторону за считанные секунды. Мы разворачивали свои башни вручную. По скорости танки были почти равные, но я сразу отметил, что «пантера» на полметра выше «тридцатьчетверки». Это делало машину более заметной, а, значит, уязвимой.
К сожалению, политработники, отрабатывая свой хлеб, нередко забалтывали серьезные деловые обсуждения вражеской техники. Не зря про них говорили: «Рот закрыл — рабочий день закончен». Бесцеремонно вмешивались в проведение боевой учебы под предлогом поднятия боевого духа личного состава. Отмахивались от реальных преимуществ, которые имела та или иная немецкая техника. Деловые обсуждения, как лучше бить новые танки, зачастую превращались в поток лозунгов и призывов. В то же время многие политработники, особенно молодые, находились в боевых порядках. Порой заменяли убитых или раненых командиров. На передовой они вели себя по-другому. Те, кто воевал, получали свои награды не зря. Вот такие противоречия. Например, замполит нашего второго батальона, невзрачный, маленький капитан, все время оставался в тени. Я не запомнил его имени и фамилии. Замполит бригады, полковник, занимавший гораздо более высокую должность, появлялся на переднем крае часто, я его хорошо знал. Мы несколько раз беседовали с ним, хотя в откровенные разговоры я старался не лезть. Все же политработникам я до конца не доверял. Знаю, что они отсылали наверх политдонесения о моральном духе бойцов и командиров. Мне это не нравилось. Слово «донесение» напоминало донос. Возможно, я был не прав.
