— Эгор, можно я буду тебя так называть? Для простоты. Судя
по здоровенным грибам, которые только что выросли рядом с тобой, тебя, похоже,
все удивляет. Постарайся понять и поверить в то, что я тебе сейчас скажу. Эти
сороконожки — твое отвращение, змеи — страх, а грибы — удивление. Кстати,
можешь их съесть, они вполне съедобные.
Эгор, а именно так, наверное, стоило теперь называть то
существо, в которое превратился Егор Трушин, был ошеломлен, сбит с толку,
введен в ступор, его мозг застыл в ожидании объяснений. Наконец он выдавил из
себя:
— Где я? Черт! Что со мной? Что это за место? Я что,
обожрался грибов? Но когда? Почему я ничего не помню?
— Что, брат, совсем ничего?
Эгор почувствовал, как подступили слезы.
— Я ждал Кити у метро. Потом помню антиэмо, я вроде полез
драться.
— Да, чувак, навалял ты им по полной программе. Прямо
Джекичян — самый сильный из армян!
— Из армян? Джеки Чан?
— Это я шучу, Эгор. Я же клоун. Я создан на радость людям,
как Буратино. Знаешь про такого деревянного маньяка?
— Ты меня сбиваешь, я почти вспомнил. Я видел Кити, она
бежала ко мне…
— С толстой сумкой на ремне. Это он, нет, это… ой!
Ленинградский эмо-бой?!
— Зачем ты несешь эту чушь?
— Для всеобщего блага, чувак. Пойми, тебя убили, ты попал в
другой мир, другую реальность, здесь вещи нематериальны, он звонкий и тонкий,
здесь обитатели питаются эмоциями, которые попадают к ним из реального мира. И
наоборот, материализованные чувства и эмоции питаются местными обитателями.
Понятно?
— Меня убили?
— Да, блин. Тормоз хренов, тебя убили. То есть не тебя, а
того, кем ты был раньше. Там, в Реале. Въехал?
— Так что, я в аду?
— Нет. В «Доме-два». Сейчас придет Собчак и утешит твое
щуплое тельце. Ты в эмо-мире, брат, или в эмо-королевстве. В самом настоящем.
Местные обитатели, с коими тебе еще предстоит познакомиться, так его и называют
— Эмомир.
— Я, наверное, просто сильно ударился головой и у меня такие
дурацкие глюки. Или я в больнице и мне вкололи какой-то безумный наркоз. Или я
просто сплю.
— Или — это передача «Розыгрыш», и сейчас из-за кустов твоих
сомнений, а ты, я надеюсь, видишь, сколько их появилось между нами за последние
три минуты, выскочит радостная Кити: «Егор, прости, я тебя разыграла!»
— Кити! — Эгор схватился за голову и тут же отдернул руки:
голова была чужой и непривычной, по спине уже знакомо побежала змейка.
— Эгор, прости. Наверное, начать надо было с этого. — Клоун
засунул руку в бездонный карман своих безразмерных брюк и извлек на тусклый
свет зеркало в красивой патинированной готической оправе. Растянув его руками,
словно стекло с амальгамой было консистенции жевательной резинки, он перешагнул
через кусты сомнений, раздавив при этом пару сороконожек отвращения, и
приставил зеркало к огромному шампиньону удивления, выросшему прямо перед
Эгором.
В зеркале отражался испуганный карикатурный эмо-бой. Похожие
картинки Егор много раз видел в Интернете, но этот малый стоял живой и в ужасе
смотрел на него. Клоун, стоявший рядом, перехватил очередную змею, гораздо
больших размеров, чем предыдущая, и старательно колотил ее головой о землю.
Эгор поднял руку и молча показал на урода в зеркале, собираясь задать клоуну
вопрос. Карикатура сделала то же самое, а клоун, плотоядно улыбаясь, молча
кивнул, продолжая махать змеей. Эгор шумно выдохнул и скрепя сердце начал
скрупулезно изучать свой новый облик. Уровень его сопротивления бреду уже давно
зашкаливал от нереальности происходящего и теперь перешел в новое качество: он
постепенно стал смиряться с ощущениями, появилось даже некоторое любопытство.
Итак, перед ним в зеркале стоял худой, высокий юноша, с бледным лицом, слева
наполовину закрытым иссиня-черной челкой. На открытой половине лица сиял
страданием и болью синий глаз, густо обведенный чем-то черным. Губы тоже были
цвета черной запекшейся крови, а нос — крылат ноздрями и заострен, как у
покойника. В нижней губе и левой ноздре красовались толстые стальные кольца.
Тыльные стороны ладоней украшали странные татуировки. Приглядевшись, Эгор
понял, что это половинки разбитого сердца с неровными краями разлома. Эгор
поднял тонкими музыкальными пальцами хрупкой руки тяжелую челку и замер. Лучше
бы он этого не делал — под волосами пряталась сгоревшая часть лица с пустой
черной глазницей. «Бедный, бедный Егор Трушин — ничего от тебя не осталось», —
подумал Эгор и продолжил осмотр. Одет он был в какой-то стариковский джемпер в
ромбик с большим треугольным вырезом, под которым красовалась футболка
«Меtallica». «Ну, хоть „Metallica"», — нелепо обрадовался Эгор. Джинсы на
тощей заднице держались благодаря широкому, проклепанному металлическими
сердцами ремню с огромной пряжкой в виде черепа-имбецила — трехзубого, без
нижней челюсти, зато с двумя перекрещенными берцовыми костями. Такой же череп в
виде перстня красовался на среднем пальце правой руки. Ногти на руках оказались
черными, длинными и острыми. На плече висела увесистая сумка-почтальонка.
Заныло сердце. Эгор, не ожидая подвоха, положил ладонь на грудь и ощутил
непонятную и неприятную пустоту. Он задрал джемпер и футболку и увидел в
зеркале зияющую черную дыру. Хмыкнув и ничему уже не удивляясь, он опустил
одежду и посмотрел на клоуна. Тот поднял узкие плечи и, как бы извиняясь,
развел руками. Жевать он не переставал — изо рта у него торчал змеиный хвост.
Тут Эгор расплакался, как настоящий эмо-бой, — громко, горько и от души, но
каким-то чудом смог быстро взять себя в руки. Если кто-то наверху захотел над
ним посмеяться, то у него это вышло на славу. Эгор с неожиданной для тощих рук
легкостью схватил зеркало, поднял его над головой и шандарахнул оземь. С чистым
хрустальным звоном оно разлетелось на осколки, которые тут же превратились в
черных злобных крыс, с противным писком убежавших в туман. Эгор вопросительно
взглянул на клоуна.
— Гнев, — сказал тот с набитой грибами и змеятиной пастью. —
Я даже сказал бы, праведный гнев.
— И что со всем этим делать? Я не хочу такой жизни, этого
мира, этого мерзкого тела. Неужели кому-то мало того, что меня убили? За что
мне этот суперприз? За то, что я заступился за этих жалких чмошников? За это?
— Брат, остынь, в конце концов, ты жив. Наслаждайся. Когда
ты родился в первый раз, ты тоже не просил об этом, и тот мир, прямо скажем,
совсем не идеален.
— Меня устраивал! Мне было всего восемнадцать, черт побери!
Я даже не успел переспать с Кити.
— Бедняга. Я в том мире вообще ничего не успел, поэтому
надеюсь повеселиться здесь.
— Так ты тоже не абориген?
