— Хоть бы «спасибо» сказали, — проговорил один из бойцов.
— За какой хрен? — разозлился Семен. — Что они три года под немцем жили, а сейчас в норах да без жратвы сидеть будут. Освободитель!
Во многом Семен с его постоянной злостью был не прав. Сколько сегодня с утра людей погибло. Но и обещанная победоносная война «малой кровью» на вражеской земле» не получалась. Три года воюем, а еще половина Украины под немцем, Белоруссия, Прибалтика, Молдавия…
Апрельские ожесточенные бои продолжались. И в газетах и на политинформациях мелькали названия: Винница, Тарновицы, Чернополь… Мы наступали. Но с какими потерями! Шли вслед за танками, буквально по трупам наших и немецких солдат. Наших лежало гораздо больше. Апрельское солнце быстро разлагало тела. Порой было просто невозможно дышать. Однажды мы хотели обойти поле, сплошь покрытое раздутыми трупами. Негде было ступить. Шишкин просил комбата обойти поле стороной. Тот ответил коротко:
— Там мины. Шагайте напрямик.
Осунулся и как-то попроще стал наш комбат Орлов. Рядом с ним осколками снаряда срезало наповал замполита, адъютанта, а он уцелел, но заметно сник. Красивую Люду, подругу-телефонистку, по слухам, забрало вышестоящее начальство. Говорят, ушла она от него молча, собрав вещмешок, и даже оттолкнула, когда тот хотел обнять на прощание. Да бог с ней, с Людой! Как передать тягостное жуткое ощущение, когда шагаешь, продавливаешь по голень сгнившие шинели, гимнастерки и тонешь в вязком месиве, которое было человеческими телами. По трупам ведь шли.
Переправляясь через разлившуюся степную речку, потеряли треть роты, в которой и без того человек сорок оставалось. Осколком перебило ногу Семену. Шестое ранение! Перевязали, наложили шину и отправили в тыл. Смурной и вредный по характеру, морщинистый худой мужик, выглядевший намного старше своих лет, подарил мне трофейный складной нож По впалым щекам стекала слеза.
— Прощевайте, ребята!
Он не скрывал, что рад уйти из этой мясорубки, пусть даже с перебитой ногой. Как минимум месяца два госпиталя, а хромого, может, в пехоту и не пошлют. Глядишь, оставят в тылу обозным. С лошадьми Семен умел хорошо обращаться.
На плацдарме, за безымянной речкой, отрыв окоп, я целый день стрелял, как простой пехотинец по мелькающим вдали немцам, пулеметным вспышкам. Кого-то достал. А перекуривая и стараясь не смотреть на труп лежавшего рядом автоматчика, вдруг обнаружил, что елозил локтем в полуметре от немецкой противопехотной мины. Как я ее лопаткой не задел, когда окоп рыл, и позже, когда стрелял, один бог знает. Повезло!
Немцы поставили на опушке в ряд штук шесть-семь танков и штурмовых орудий. Лупили прямой наводкой, выбивая в мягкой весенней земле огромные воронки. Немецкая пехота приближалась быстрыми перебежками. Двинулись вперед массивные танки T-IV, обвешанные звеньями гусениц, с очень длинными пушками, с набалдашниками на конце. За ними ползли несколько бронетранспортеров. И вся эта куча техники и пехоты непрерывно стреляла.
Им отвечали две наших потрепанных легких батареи. Хлопки моих винтовочных выстрелов казались до того беспомощными, что я, не выдержав, взял у погибшего пехотинца автомат и выпустил два диска. Потом, успокаиваясь, снова взялся за винтовку. Трудно было целиться под сильным огнем. Брустверы траншей буквально разлетались комьями от многочисленных попаданий пуль. Но я стрелял, а неподалеку резко и оглушительно било противотанковое ружье. Двух или трех человек я снял, когда, закончив очередную перебежку, они снова вставали в атаку. Кого-то наповал, кого-то ранил. Многих уложили наши пулеметчики. Им было тяжело. Часть танков били прицельно по пулеметным гнездам.
Нас бы смяли. Слишком неравные были силы. Один немецкий танк и тяжелый бронетранспортер горели, но остальные на полном ходу неслись вперед, и я видел, как рикошетят от брони танков снаряды наших «сорокапяток». Но из-за речки внезапно открыла огонь подоспевшая батарея 76-миллиметровых противотанковых орудий и ударили тяжелые минометы. Пудовые 120-миллиметровые мины летели вкривь и вкось. Одна рванула в нашей цепи, раскидав на полсотни метров ошметки какого-то бедолаги, но немцев эта батарея и мощные взрывы заставили попятиться. Загорелся еще один танк, второй — подбитый, поволокли прочь на буксире.
Потом переправились наши танки и рванули с десантом вперед. Мы двинулись следом. Нас торопили. Мы шли целый день, едва не валясь от усталости, с нетерпением ожидая темноты, отдыха.
Но вечером, после короткого привала, услышали приказ идти дальше. Надо спешить, пока немцы не закрепились. Мы едва не подняли бунт, не в силах снова подняться. Плевать на немцев! Спать. Хотя бы два-три часа! Новый ротный (четвертый по счету?), из молодняка, окончивший училище, раненный и снова отправленный на передовую, то кричал, то уговаривал нас. Капитан, командир седьмой роты, с перевязанной грязным бинтом шеей, оттянул затвор нового автомата Судаева с набалдашником на дырчатом стволе. Сипло объявил:
— Три минуты. Кто решил полежать, здесь и останется. Время пошло.
Я поглядел на часы. Взвод Шишкина, самый крепкий в роте, уже стоял. Поднялись и остальные. Снова марш. Ночью кормили недоваренной жесткой перловкой с кусками мяса и обильно сдобренной маслом. Выдали и по сто граммов «наркомовских». Но я видел, как плетутся, высунув язык, вчерашние похмельные, и слил свою долю во фляжку. Главное — дали три часа поспать. Большинство сразу заснули. Храп перекрывал даже гул отдаленных взрывов. Хотя ночь была ясная, звездная, впереди, как гроза, ворчала и сверкала передовая. Кто-то спал, а кто-то там погибал. Василий Шишкин, как и я, не мог заснуть. Ворочались, перешептывались несколько новобранцев, которым утром предстоял первый бой.
— Семену операцию, наверное, сделали, — сказал Шишкин. — Лежит в тылу.
Вася Шишкин вздохнул. Я подумал, что он завидует Семену.
— Кажется, привык к смерти, — сказал взводный. — И письмо прощальное в кармане лежит. А не хочется умирать. Я сегодня ногу подвернул, пока вставал да хромал, немного отстал от своих. Тяжелый снаряд как шарахнет. Узбек впереди бежал, кажись, последний из того пополнения, и кто-то из молодняка. Прямо под взрыв угодили. Лучше не смотреть, что от них осталось. Если бы я не видел, оба без вести пропавшими пошли б. По кускам не опознаешь.
— Выбрось ты это письмо, Вася, — посоветовал я. — Паршивая примета.
— Ты считаешь, надо выбросить?
— Сколько раз слыхал. И выпьем по сто граммов. Хоть поспим.
Шишкин письмо порвал, мы немного выпили и заснули, завернувшись в шинели. Василий пережил следующий день, хотя людей погибло много. Убили нашего ротного. Ни имени, ни фамилии в памяти не осталось. Сколько он командовал ротой? Неделю, не больше. В роте из тех, с кем я начинал в августе воевать, человек десять осталось. А сколько к вечеру выживет?
Но нам повезло. После короткого боя дали приказ срочно рыть окопы. Передышка. А меня на следующий день вызвали в штаб полка. Я не знал, что после ожесточенных боев наша дивизия и многие другие части перешли к обороне на рубеже Берестечко, Чертков, Коломыя. Поредевшие роты окапывались. Возле лазарета лежало множество раненых. Посидев с полчаса, я не выдержал криков, доносившихся из палаток-операционных, и пошел поджидать вызова в другое место. Навстречу мне двое здоровенных санитаров тащили на носилках тело, покрытое с головой затвердевшей от крови плащ-палаткой. Я проводил их глазами. Они несли очередной труп к длинной глубокой яме, которую рыли саперы. Убитый был босой. Обуви не хватало, ее снимали для нового пополнения.
