Увидел я и комбата Орлова. Вместе с несколькими тяжелоранеными он ждал машину. Правой кисти у него не было, торчала перебинтованная култышка. Напичканный обезболивающими препаратами, он мало что различал, но меня узнал.
— А… снайпер. Живой? А я вот отвоевался.
Я что-то ответил, подбодрил майора, который в армию уже не вернется. А может, выбьет в наркомате разрешение преподавать в каком-нибудь военном училище тактику боя, как надо класть десятками, сотнями людей в лобовых атаках и отбивать девушек у подчиненных. Каким бы молодым и неопытным я ни был, но знал, что, кроме погибших солдат, на его совести будет вечно висеть красивая телефонистка Люда, которая пошла по рукам начальства. Что из нее путное получится? Поэтому не было у меня желания разговаривать с бывшим комбатом, и я отошел подальше. Он и на гражданке хорошо устроится. Потрясет культей да орденами и станет начальником какого-нибудь ЖЭКа или директором магазина.
В штабе полка я получил предписание в воинскую часть номер такую-то, продовольственный аттестат, проездные документы. Начальник штаба сказал, что я еду на шестимесячные курсы младших лейтенантов, и пожелал удачи.
— Жаль расставаться с таким перспективным снайпером, но тебе надо расти. Офицеров не хватает, сам знаешь.
Добрые слова, которые не часто приходится слышать от большого начальства, растрогали меня.
— Не подведу, товарищ подполковник
— Я не сомневаюсь, — он встал и пожал мне руку.
— У меня две просьбы, — замялся я. — Хорошо бы в свой полк вернуться. Все же с августа в нем служу.
Я постеснялся произнести слово «воюю». Это отдавало бы хвастовством.
— Не знаю, как получится. А вторая просьба? Если насчет краткосрочного отпуска, заранее скажу. Не дают отпуска. Если только по ранению.
— Обойдусь без отпуска. На меня представления и на медали готовили и на орден. Дайте команду проверить. Может, затерялись бумажки?
— А счет уничтоженных фашистов у тебя какой?
— Тридцать два официально. И штук двенадцать не подтвердили. Свидетелей, говорят, не нашлось.
Слова «бумажки», «штуки» развеселили начальника штаба.
— Проверю лично. «Красная Звезда» тебе по всем нормативам положена.
Не знаю, что там проверял начштаба, но «Звездочку» за убитых фрицев я получил через полтора года. А медаль «За боевые заслуги», как уже упоминал, аж в 1963 году. И представление было написано, когда я уже катил к месту учебы.
Добавлю еще, что сбегать в роту мне не удалось. Сдал винтовку, каску, несуществующий противогаз. Попрощаться лишь успел с двумя-тремя снайперами, остальные были на позициях. Выпили наскоро граммов по сто пятьдесят, обнялись, и я пошел ловить попутку.
Прощайте, 295-й полк и родная восьмая рота!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
КОМАНДИР ОБРЕЧЕННОГО ВЗВОДА
Учился я на курсах младших лейтенантов в Саратове. Сначала меня хотели зачислить в артиллерийское училище, чему я был очень рад. Артиллерия, как и авиация, танковые войска были в армии в почете. Не скажу, что к пехоте пренебрежительно относились. Все же «царица полей», но техника и мощное оружие привлекали любого.
Но попал на курсы подготовки командиров стрелковых взводов. Слово «офицер», вошедшее в обиход в 1943 году, новая форма с блестящими погонами. Черт с ней, с артиллерией. Начал войну в пехоте, даст бог, в ней и до победы дойду.
Почему я назвал так главу? Не нравилась мне дурацкая привычка некоторых спецов высчитывать, кто сколько на передовой отвоевать успевают, пока его ранят или убьют. Выходило, что «Ваньке-взводному» (вот еще дураки прозвище выдумали!) отмерено от силы недели две-три. Ротному — месяц с гаком, танкисту тоже совсем немного.
Нас, фронтовиков, было примерно в трех батальонах одна десятая часть. Может, и меньше. В основном вчерашние школьники, некоторым по семнадцать, призывники двадцать шестого года рождения. Оптимизма им такие рассуждения не добавляли, и я крепко сцепился в один из первых дней с одним умником. Нюхнул передовую, ранили, околачивался где-то и на курсах грамотность решил показать. А у меня срок солидный — восемь месяцев на переднем крае, да еще снайпер. Под носом у немцев.
Характер мой за эти месяцы крепко изменился. На многое по-другому стал смотреть. Сам порой не верил, что мне девятнадцать. Злости, уверенности прибавилось. Не зря меня командиром отделения на курсах сразу назначили, а позже комсоргом роты избрали.
Мне не очень хочется долго рассказывать об учебе. Тем более «первый курс» я прошел под Инзой, восемь месяцев учился. Второй — на фронте, и вот теперь курсы «красных командиров», если называть по-старому. А с сорок третьего — курсы младших лейтенантов.
С первых дней почувствовал разницу между фронтовым пайком и тыловым питанием. Голодом нас, конечно, не морили, но перловка, ячневая каша, пшенка, капуста составляли основной рацион. Реже — гречка, горох, изредка макароны. Немного отъедались в обед. Щи и суп, как правило, были наваристые, с зеленью. Часто давали вкусную каспийскую селедку, нарезанную крупными ломтями. Я любил ее есть с ржаным хлебом, разделив пайку масла на пару кусков. Да еще кружки две горячего чая. Селедки всегда хватало, и я, выросший в лесной деревне, с удовольствием подметал жирную соленую рыбу, считавшуюся у нас в Чамзинке лакомством.
Учеба давалась мне легко. Правда, однажды, занимаясь на брусьях, отдалась острой болью перебитая в декабре кость. Отлежал неделю в изоляторе, вволю выспался, с удовольствием ел забытую молочную кашу, котлеты, пил какао и яблочный сок. Меня даже хотели освободить от физкультуры. Я испугался, что могут отчислить из училища. Тем более по бегу, стрельбе, метанию гранаты у меня были отличные оценки. Сошлись на том, что на месяц отменят брусья и ограничат занятия на турнике.
Не зря говорят, что в молодости все зарастает, как на собаке. Рука давала о себе знать, но сильных болей не было, и я вскоре стал опять заниматься на всех спортивных снарядах.
Скажу о сильных и слабых сторонах учебы. Готовили нас крепко, от подъема до отбоя. Вспоминаю ночные тревоги, когда мы вскакивали с кроватей и в полном снаряжении совершали трех-, пятикилометровые марши. Бывало и так. Возвращались в пять утра, а в шесть — подъем. Впереди целый день напряженной учебы. Мы, фронтовики, иногда бурчали, но, если слышали, что начинает жаловаться молодняк, дружно обрушивались на них.
— А ты знаешь, что придется по трое-четверо суток без отдыха шагать? Три часа на сон и километров сорок по жаре.
— Что, машин до сих пор не хватает? — начинал бодягу кто-то из слишком умных. — В хронике показывают, как «студебеккеры» колоннами идут.
Мальчишки семнадцати и восемнадцати лет не имели реального представления о войне. Бесконечные тактические учения, рытье окопов, траншей выматывали их. Мы же наступаем! К чему это бесконечное перелопачивание земли? Объясняли им, что самая надежная защита — земля и хладнокровие.
