Илюшин мужик опытный. Мы снова делаем крюк и по заросшей низине бежим к крайним домам. Нас пока не видят. Но последние две сотни метров — открытое место, если не считать густой травы, которой здесь на опушках везде много. Короткое совещание.
— Только ползком, — рубит Илюшин. — Все три станкача на прикрытие. Огонь открывать, если нас заметят.
— А нам что, с минометом ползти? — подсовывается сержант. — В нем три пуда веса.
Илюшин на секунду задумывается.
— Останешься здесь. Как только немцы откроют огонь, выпускаешь три оставшиеся мины и следом за нами. Попробуй потеряйся! Пристрелю.
Ротный не может простить ему трусости и торопливой неграмотной стрельбы. Миномет — штука эффективная. Стрелял бы точнее, и потери бы в роте меньше были.
Триста метров мы проползли минут за десять. Торопились так, что ошметки из-под сапог летели. Кинулись под защиту плетеного забора, каких-то сараев. Замерли, держа наготове оружие.
Пригнувшись, прикрывая друг друга, миновали поле пулеметчики и минометный расчет. Пока разведчики и саперы проверяли ближайшую улицу, я успел набить диск, полупустой рожок и выбросил коробку из-под патронов. Один из расстрелянных дисков я уронил в траву, когда атаковали заслон. Остались два и три неполных рожка. Плюс две РГД. Хорошо запомнился мне мой боезапас и сожаление, что мало гранат. По обе стороны от меня сбился взвод. Пока все шло более-менее.
А запомнилось все, потому что нехорошим, жестоким будет день. И те, кому суждено было погибнуть, не знали своей судьбы. Если есть бог, правильно он решил. Не дано человеку видеть будущее. С ума бы люди посходили.
Кряхтел и ворочался рядом Леонтий Беда. Многие курили. Вернулась разведка, и ротный указал, кому куда двигаться. Когда стали подниматься, наверное, все услыхали, какая частая стрельба стелется на улицах городка. И нам, молодым, живым — в эту мешанину непрерывных очередей, треск выстрелов, уханье взрывов…
Илюшин отослал связного в штаб, а мы, тремя взводами, осторожно двинулись по направлению к центру. Возле горящей хаты лежал убитый немец. Винтовка лежала рядом, зато не было сапог. Кто взял? Местные? Серые плотные носки, один наполовину стянут, когда снимали сапоги. У немцев они добротные, кожаные. У меня во взводе в таких щеголяет Беда. Каски у фрицев тоже прочные, толстые. Но от снарядного осколка немца не спасла. Возле орла косо прорубленное отверстие, еще несколько осколков вошли в тело. Вокруг лужа крови, но Леонтий, наклонившись, подбирает две гранаты-колотушки и делится со мной.
— Ремень, суки, сняли! — жалуется он. — Точно, местные.
Почему местные? Они нас не очень-то жалуют, в спины стреляют, а винтовку не взяли. Но мой ненужный вопрос, который я не успел задать, прерывает стрельба со стороны первого взвода. Приказываю Леонтию послать двух бойцов узнать обстановку. По соседней улице проскакивает грузовик. Мы успеваем дать несколько очередей. Мимо! Я знаю, что вместе с Луговым находится ротный. Надо выручать. Но тогда без прикрытия останется третий взвод. Впору бежать, узнавать самому.
Появился связной.
— Там, там… — он возбужденно махал рукой.
— Что там? — встряхнул я его.
Но через несколько секунд увидел бойцов первого взвода, кучками и поодиночке бежавших к нам. Под руки тащили раненого бойца. Еще один зажимал ладонью скулу. По пальцам, лицу текла кровь. Илюшин, Луговой и двое бойцов прикрывали отход. Теперь стрельба шла и со стороны третьего взвода. В дальнем конце улицы показались фигуры немецких солдат. Мы открыли огонь, и немцы исчезли.
— Танки, — тяжело дыша, объяснял Илюшин. — Никита, бери трех гранатометчиков и поджидайте их возле того дома. Остальные перекрывайте улицу.
Мы заняли позицию за плетнем, возле глинобитного сарая, среди кустов смородины и малины. Вдоль домов шла глубокая водоотводная канава, но лезть туда никто не рискнул. Улица оставалась пустынной. Загорулько пристроил свой «максим» в проломе плетня. «Максим» первого взвода исчез. Куда он делся, я у Илюшина не спросил. Не спросил также, сколько танков.
В каждом взводе имелись специально выделенные гранатометчики для борьбы с танками. Как правило, физически крепкие, опытные и хладнокровные бойцы. Дело в том, что наши противотанковые гранаты были довольно тяжелыми. Хорошо и точно бросить ее можно было только из-за укрытия. Кроме того, снятые с предохранителя, они взрывались даже при легком толчке. У меня специалистами были командир отделения, «боровичок» Мухин, широкоплечий, физически очень сильный татарин, фамилию которого я не запомнил, и автоматчик Ситников.
Татарина забрал ротный. Шесть имевшихся во взводе противотанковых гранат я распределил на четверых: одну взял себе, остальные получили Леонтий Беда, Саня Мухин и Ситников. На мой взгляд, более эффективными были бы бутылки с горючей смесью. К сорок четвертому году изобрели уже такой «коктейль», что бутылки, разбиваясь о железо, загорались мгновенно, заливая железо густой пылающей смесью. Но бутылки в наступление брать опасались. Хоть в десять тряпок ее заворачивай, но если случайно загорится, то жуткая смерть в прожигающем живое тело огне человеку обеспечена.
Немецкий танк T-IV пятился посреди улицы, посылая снаряды в какую-то цель. Луговой и трое бойцов бросили гранаты. Три человека из укрытия и один, выскочив к палисаднику. Раздались четыре сильных взрыва, но ни одна тяжелая граната до танка не долетела. T-IV взревел, как подстегнутый, увеличив скорость. Следом, непрерывно ведя огонь из пулеметов, шел бронетранспортер и бежали, прижимаясь к плетням, десятка полтора немцев.
Боец, стоявший у палисадника, бросил вторую гранату и кинулся в укрытие. Его догнали автоматные очереди, а танк, развернув башню, ударил раза два из пушки и прошил длинной очередью хату, сараи, плетни, за которыми мы прятались. Он пронесся мимо нас метрах в тридцати, махина с плоской башней, обвешанная звеньями гусениц и овальным щитом, закрывающим борт.
Оглушенные мощными взрывами и дождем пуль из пулеметов танка и бронетранспортера, мы пропустили обе машины, проскочившие мимо. Наверное, немцы не поняли, откуда по ним бьют. Может, прорвались русские танки? Знай они, что здесь всего два неполных взвода и ни одной пушки, вмяли бы нас в землю.
Эпизоды скоротечного внезапного боя мелькали вспышками, как выстрелы. Они будут вспыхивать в мозгу ночью, отражая лица погибших товарищей, я буду просыпаться и что-то выкрикивать. А в те минуты жаркого сентябрьского полдня мы все четверо: Леонтий Беда, Мухин, Ситников и я — бросали противотанковые в массивный трехосный грузовик, пытавшийся вырваться из села. Далековато. Гранаты взрывались с недолетом, но грузовик встряхнуло и развернуло.
Еще две гранаты, брошенные Ситниковым и Мухиным, рванули ближе к цели: выбило два задних колеса, проломило борт. Брезентовый тент, сорванный с креплений, взвился вверх, трепыхая клочьями. Грузовик, продолжавший двигаться, прочертил осью глубокую борозду и завалился в канаву. Пулемет Загорулько бил по бежавшим вдоль плетней пехотинцам. Их было уже человек сорок. Наткнувшись на длинные точные очереди, немцы залегли и открыли огонь из автоматов. Огонь был плотный. «Максим» смолк, а фрицы, отстреливаясь, отступили, подхватив своих раненых. Действовали они умело, без паники. Три трупа остались возле плетня.
