Из трех месяцев рядовой, а чуть позже старший сержант Чеховских уже полтора месяца отвоевал, не получив ни одной царапины.
— Надежный мужик, — сказал мне Михаил Злотников. — Доверяй ему полностью.
Итак, сто человек штрафников. Почти все бывшие сержанты и рядовые. Офицеров направляют в штрафные роты только разжалованных по суду. Уголовников, с которыми почему-то связывают общий настрой штрафных рот, сравнительно немного. Человек двадцать. Взвод как взвод. Что бросается в глаза в отличие от первого моего взвода — возраст бойцов. В среднем они постарше. Лет по двадцать пять, есть и сорокалетние, и совсем сопляки.
— Орденов много настриг? — раздался голос из строя.
— Не больше, чем у вас. Числится пара штук на бумаге.
— С нас их поснимали.
— Ну а на меня писари все бумажки заполняют.
Сдержанный смешок. Кто-то закурил и снисходительно поинтересовался:
— Жениться-то, лейтенант, успел?
— Тебе до моей жены дела нет. Если и женат, без тебя пригреют. А самокрутку брось.
— Че будет…
Я шел, не спеша, вдоль строя. Остановился у мальчишки с длинной худой шеей. На Пашку Митрофанова похож, моего прежнего бойца, наверное, уже списанного по инвалидности.
— Рядовой Усов.
— Зовут как?
— Андрей.
— Откуда родом?
— Пензенская область, село Мокшаны.
— Вестовым у меня будешь, — отдал свое первое распоряжение.
— Есть вестовым!
— Повезло пензяку, — засмеялся кто-то.
Мальчишка был явно доволен. Продолжая разговор с очередным бойцом, я не отрывал взгляд от крепкого парня, который хоть и не курил, но продолжал держать дымящуюся самокрутку.
— А ну, брось! — цыкнул я на него.
Самокрутка втаптывается в землю, а тот что-то вполголоса бурчит.
— Есть претензии? — спрашиваю я.
— Есть. А чего с вас возьмешь? Шинели, что ли, новые выдадите? Сапоги у многих дырявые.
— Представьтесь!
— Че, душить теперь будете?
— На хрен ты мне нужен. Фамилия?
— Вяхов. Смертник-рядовой штрафной роты.
— Что ты о смерти знаешь, Вяха? Ты ее еще и не нюхал.
Не будь у меня двух нашивок за тяжелые ранения, мне ответили бы покрепче. Но то, что перед ними не новичок, штрафники чуют сразу.
— Вяха-смертник! — добиваю я пытавшегося проверить меня «на вшивость» нахального бойца. — Ты еще до передовой дойди. А потери у штрафников немногим больше, чем в пехотных ротах. Усек?
— Ладно, — примирительно соглашается высоченный, под два метра, боец, как и Вяхов, из уголовников. — А насчет обувки и шинелей требование законное. Рванье выдали.
У большинства шинели и обувь нормальные, хоть и не первого срока. Зная, что тему дырявых сапог и прожженных шинелей можно толочь до бесконечности, обрываю разговор.
— Разберусь. Взвод — разойтись. Командиры отделений, ко мне.
Командиров отделений — трое. Сколько положено на сто человек, не знаю, забыл спросить у Малышкина. Пусть пока остаются трое. Может, так и положено. Кроме бывшего капитана Чеховских, он же помкомвзвода, отделениями командуют Василий Лыков, бывший старшина-танкист и сержант Тимофей Колобов.
Василий Лыков осужден военным трибуналом на два месяца штрафной роты и разжалован в рядовые за самовольное оставление боевой техники. В штрафной роте был сразу назначен Малышкиным командиром отделения и получил три сержантские лычки. Обсуждаем вчетвером, что надо сделать в первую очередь. Как ни крути, а это обувь и одежда. На дворе слякотная ранняя весна. По ночам подмораживает. Один из штрафников сильно простудился, просится в санбат.
— Он из самострелов, — поясняет Чеховских. — Только прибыл, я его застал, ноги в лужу опустил, а там лед плавает. Выяснил, как и что, а он еще воду холодную кружками глотал.
— Никому не докладывал?
— Нет. К чему лишний шум. Да и нам здесь от силы дней пять-шесть кантоваться. А то и завтра кинут на передовую. На фронте вон что творится!
На фронте, хотя бои давно шли в Германии и до Берлина оставалось недалеко, дела творились не слишком веселые. Немцы дрались отчаянно. Буквально на днях был нанесен сильный контрудар по 7-й гвардейской армии. Наши части понесли большие потери и, оставив плацдармы, отошли на левый берег реки Грон. Это был ответный удар фрицев за взятие Будапешта.
Штрафная рота, в которой после боев возле городка Мысленице осталось человек семьдесят из двухсот пятидесяти, находилась на переформировании уже две недели. Чеховских доложил, что пополнение, в общем, обычное. Кражи военного имущества, грабежи местных жителей, изнасилования, немного побольше «самострелов». У людей к концу войны не выдерживают нервы. Хотят выжить любыми способами.
— Особого внимания в предстоящих боях заслуживают трое, — докладывал Чеховских. — Бывший полицай Волохов. Долго скрывался, когда нашли, приговорили к двадцати годам. С заменой на штрафную роту. В расстрелах участия не принимал, поэтому не расстреляли.
— Брешет, — коротко отозвался командир второго отделения Колобов Тимофей, конопатый парень, с торчавшими из рукавов телогрейки массивными руками-граблями. — Их всех кровью вязали. Просто не сумели доказать особисты.
— Допускаю. Второй — из уголовников, — продолжал помкомвзвода. — Самараев Эдик. Помнишь, Николай, верзилу под два метра. А Вяхов его дружок. Из одного этапа. Вяхов еще туда-сюда, а на Самараеве клейма негде ставить. Сорок четыре годка, штук семь судимостей: грабежи, убийства. И вдруг потянуло на службу Родине в конце войны.
— Большой у него срок?
— Девять лет осталось. Этому черту я ни на грош не верю. У воров он вроде старшего. Мы их разбросали по отделениям, но штук по шесть-семь в каждом есть.
— Присмотрим, — кивнул Колобов.
— Ну, и третий — из «западников». Горобец. По слухам, затаившийся бандеровец.
Перебрали остальных. Заболевший самострел, снова пытавшийся увильнуть с фронта, вообще не внушал доверия. Потом тему сменили.
— Мы тоже не ангелы, — отмахнулся Тимофей Колобов. — Вы, товарищ лейтенант, насчет обувки постарайтесь. Слякоть, лед, а у многих рвань на ногах. Обещали кирзачи и английские ботинки. Можем не дождаться.
Я знаю, что английские ботинки — это вещь. Кожаные, на толстой подошве, с армированными носами. Сомневаюсь, чтобы штрафникам их дали. Переговорю с Малышкиным.
Еще три дня рота получала пополнение, обмундирование, оружие, боеприпасы. Гранаты и патроны хранились отдельно, в закрытом оружейном складе. Но небольшой запас патронов имелся у каждого бойца, к которым я уже привык, а слова «штрафник» офицеры и сержанты избегали. Обращались по форме: «товарищ сержант» или «товарищ боец». Даже уголовники не повторяли свое любимое «гражданин начальник». Офицеры держатся дружно. Сержанты, командиры отделений, хоть и штрафники, но кажутся мне мужиками надежными.
