То есть, что получается? Получается, что въехать и выехать из поселка можно только одним путем. Больше никак! Пешком, да, пешком удрать можно по-разному, и через поле за крайними домами. Там метров через триста снова начинается лесополоса. И просто пешим ходом по дороге, можно сесть в рейсовый автобус, они ходят каждые полчаса.
— Что выходит? — задумчиво пробормотал Черных, елозя острием карандаша вдоль пунктирных линий на плане. — Выходит, что на машине путь один! И на этом пути дома Ветровых, Самохиных и Уваровых, на их воротах есть видеокамеры.
Дом Ветровых был напротив его. Именно там любезно предоставили его адвокату видеозапись, где господин Мельников лезет через его забор. Больше ничего заслуживающего внимания на этих записях не оказалось. Никто не подъезжал в его отсутствие и не приезжал к его дому.
Дом Самохиных располагался почти на въезде в поселок. Дом Уваровых находился позади его дома. Чуть левее, чуть в сторонке. Между их заборами вилась узкая тропинка, упирающаяся в его заднюю калитку и в их вход для обслуживающего персонала. Насколько помнил Черных, в том месте видеообзора у них не было, но все же поговорить с ними следовало.
Он тут же набрал их домашний номер, ответила горничная. Сказала, что хозяева отсутствуют, будут к вечеру.
— Мне доложить о том, что вы звонили?
— Да, и предупредите, что я зайду…
Но для начала он напросился все же к Ветровым. Имел долгую, нудную беседу со старой хозяйкой. Вышел от них без результата на руках и с сильной болью в голове и в области сердца.
Эмма Павловна давно, на его взгляд, выжила из ума, раз разгуливала по усадьбе в коротких обтягивающих шортах, обнажающих синие брюзлые ляжки, и в майке с глубоким вырезом. Под майкой не было нижнего белья, крупные соски упирались в майку в районе ее пупка. Черных, без конца натыкавшийся взглядом на это чудо природы, чувствовал тошноту и раздражение. Его в самом деле мутило от увядшего женского тела, выставленного напоказ. Раздражало многословие хозяйки, пустое и никчемное.
Когда он вырвался, наконец, из ее цепких бесполезных лап, то даже всерьез подумывал отменить свой визит к Уваровым. В конце концов, это дело полиции. Пусть ищут, пусть рыщут, пусть отрабатывают свой хлеб, на который, между прочим, идут и его деньги тоже как налогоплательщика. Но, усевшись обедать, он снова вспомнил про Олю. Вспомнилась ее милая кроткая улыбка, в которой ему вечно мерещилась тоска. Ее тонкие нежные пальцы, она всегда поправляла его непослушную прядь на макушке. И он млел от этого прикосновения, считал себя при этом, идиот, слабаком и рохлей. Женщина не должна так действовать на него! Он не имел и не имеет права быть слабым и безвольным, он мужчина. Потому всегда должен быть на корпус впереди, должен управлять не только своей, но и ее жизнью тоже.
Именно это вот идиотическое мировоззрение и заставило его посадить Олю под замок, когда она плачущим голосом заявила, что не может выйти за него замуж.
— Посиди, дорогая, и подумай, — орал он на нее сквозь дверь, за которой она бесновалась. — Что ты теряешь, уходя от меня. И что приобретаешь в лице этого алкоголика!
Ему было ее очень, очень жалко. Но и злости в его душе место нашлось. Как она могла так поступить с ним?! Он все, все, все для нее делал! Он потакал ее капризам. Он вывел ее в свет, назначил день свадьбы, пригласил именитых гостей, потратился, в конце концов! И все впустую?!
Оля плакала, умоляла выпустить ее, грозилась написать заявление на него. Он просто сходил с ума, не знал, что делать, помчался, подстегиваемый безрассудством, в полицию. Написал зачем-то заявление о ее исчезновении. О чем он думал, дурак?! Что навредит тем самым карьере Мельникова?! Что, начав ее искать, все непременно узнают о его недостойном скандальном поведении и уволят его из полиции? И тогда он станет вообще никем…
Оля отказывалась есть и пить, не хотела его видеть, говорить с ним.
— Я умру здесь, Володя, — уверяла она твердым голосом. — Умру, и моя смерть будет на твоей совести!
Он приказал себе быть жестоким, не поддаваться на женские слезы и уловки, выждать время, и результатом будет именно то, что и должно быть. Оля станет его женой, матерью его детей. Он приказал себе быть твердым, хотя, видит бог, ему очень хотелось ее выпустить.
— Она сдаст вас, Владимир Сергеевич, — ныл Ванька, видя его душевные мытарства. — К тому же вы заяву написали.
— Ее пока не приняли, — ныл он в ответ.
— Так примут.
— А может, я не стану ее писать?
— Еще подозрительнее. То заявили, что невеста пропала, а то вдруг на попятную? Неправильно…
А где взять тот необходимый пук соломы, который следует подложить, когда падать придется?!
И зачем он только позволил Ивану взять инициативу в свои руки?! Мучайся теперь чувством вины из-за них обоих.
Черных посмотрел в спину Зое.
— Никто из полиции не был? — спросил он. Это были его первые слова по возвращении домой.
— Был какой-то с чемоданчиком, — кивнула она. — Чего-то помазал, попшикал, что-то приклеил, потом отлепил. Потом скреб каким-то ножичком. Велел больше не укрывать. Когда я спросила, что это может быть, только плечами и пожал.
— Один был?
— Нет. Трое их было. Один с брюшком такой.
Володин, догадался сразу Черных.
— Все чего-то меж собой шушукались, слова какие-то непонятные говорили. Снова заходили в кладовку. А чего там-то? Я там все давно промыла! — Зоя вдруг всхлипнула. — Плохо мне тут что-то стало, Владимир Сергеевич, плохо. Уволюсь я, наверное.
— Как знаешь, — не стал он уговаривать. — Предупреди только заранее, чтобы я замену тебе нашел.
Он бы и сам удрал бы теперь куда глаза глядят, а толку?
Зазвонил домашний телефон. Зоя вышла из кухни, а он отодвинул от себя тарелку с овощным рагу. В горло ничего не лезло, а в голове одни мысли: куда подевалась Оля? Куда?!
— Это вас, Владимир Сергеевич. Соседи, — протянула ему Зоя телефонную трубку.
Звонил сам Уваров — здоровенный мужик с вечно красной рожей.
— Здарова, сосед! — гавкнул он в самое ухо Черных.
— Здорово, — сдержанно поприветствовал он его, но стараясь держаться на его волне, чтобы не создавать барьеров в общении.
— Чего хотел-то?
— Да потрещать надо кое о чем. Время есть?
— Давай, жду! Тут у меня как раз мясо поджарилось да потненькая литровочка водки. Ой, да под малосольные огурчики! Давай, жду!
Пить с соседом Черных жутко не хотелось, но не выпить было нельзя. Тот уважал разговор под пол-литра, жил по понятиям, и Зоя шепталась как-то с Ванькой, будто тот сидел по малолетке неоднократно за какие-то гнусные разбои. Черных сплетням не верил, но держался всегда с соседом с настороженной предупредительностью.
