— Волосы?
— Нет.
— Руки?
— Что? — Она вздрогнула, уставившись на него непонимающе.
— Руки! Он ведь не всегда был в перчатках, так?
— Д-да. — Ее взгляд спрятался, Оля вспоминала. — Да, руки помню.
— Как думаешь… — Мельников прокашлялся, жутко саднило горло. — Как думаешь, сколько лет этому человеку? Тридцать, сорок?
Стасу Игнатенко, которого теперь он подозревал безо всяких «но», было ровно сорок лет. И его руки, ухоженные, с длинными пальцами с аккуратными ногтями, он помнил до сих пор. Потому что пялился на них, когда допрашивал. Пялился и все гадал: как можно этими женоподобными руками творить такие чудовищные вещи?
Такие руки забыть сложно, и возраст по ним определить можно.
— Тридцать?! Сорок?! — изумленно отозвалась Оля. — Я бы не сказала!
— То есть?! — Мельников напрягся.
— Этому чудовищу сколько угодно, но только не сорок. Его руки… Это руки пожилого человека!
— Пожилого???
— Ну, может, и не пожилого, но волоски вот здесь и вот здесь. — Оля тронула свою кисть на пальцах и у ребра. — Они седые. Если могут быть седые волоски на руках сорокалетнего мужчины, то тогда да — сорок лет.
— Не могут.
— Что?
— Нет, нет, ничего.
Мельников ссутулился, уставился на Олю исподлобья.
У Игнатенко не было волосков на руках! Не было! Его кисти были женоподобными, мягкими и безволосыми. Что же получается?! Что Олин мучитель не он?! Тогда…
Тогда как, черт побери, она оказалась в его машине?! Нет, здесь какая-то лажа.
— А по голосу? По голосу ты могла бы определить его возраст? — продолжил он настаивать.
— Голос? Нет, вряд ли. Но он у него такой вкрадчивый, без резкости, мягкий. Услышь его где-то, я бы ни за что не заподозрила этого человека в таких зверствах. — Она ненадолго задумалась, потом все же кивнула самой себе. — Да, голос нормальный, но говорю же, он почти все время шептал, лишь однажды…
Мельников встал и зашагал размашисто по допросной, он думал, думал, думал.
Ему ничего это не нравилось! Все как-то перемешалось и спуталось!
Он получает фотографии, на которых пусть не отчетливо, но все же можно рассмотреть номера VINа. По ним вычислить машину — раз плюнуть. Этот урод, когда фотографировал, разве не знал этого? Тем более что его машина уже попадалась, он умышленно захватил цифры или облажался? Тогда почему он не совершил ни прежде, ни потом ни единого прокола?
Что выходит? Выходит, цифры были захвачены объективом намеренно!
Машина принадлежит Игнатенко. Милому мужчине среднего возраста с ухоженными руками и аккуратными ногтями. Чьи же руки видела Оля?! Кто кромсал женщин?
Выходит, не Игнатенко? Не его руки видела она? Тогда чьи?!
И этот творящий зло человек очень хотел заполучить в свое адово место его — Мельникова?! Зачем?! Месть? Но за что он мог мстить Мельникову?! Скорее этого мог желать Игнатенко! Ему Валера помотал нервы и заставил потратиться на свору адвокатов.
Ой, что-то брезжит, что-то прорисовывается! Только все никак не удается ухватить!
Он остановился как вкопанный. Мысль, прежде беспорядочно снующая и не желающая облачаться в правильную форму, вдруг сформировалась.
Игнатенко подставляют! Грамотно, искусно, виртуозно! Или…
Или у него есть сообщник! Сообщник, который выполняет всю грязную работу.
— Оля, — окликнул он свою бывшую возлюбленную, сидевшую с поникшей головой. — Стало быть, ты утверждаешь, что убийца в маске в возрасте?
— Мне так кажется, — кивнула она.
— Руки, голос, рост — это у нас есть! Вот если бы тебе по этим приметам пришлось опознавать, ты…
— Опознала бы! — воскликнула она. — И не думаю, что ошиблась бы! Мне этот шепот во сне теперь снится. Эти руки с кровавой каемкой под ногтями… Бр-рр, это ужасно, Мельников!
— Ладно, мне пора. Тебе придется вернуться в камеру, — отрывисто произнес он, потому что очень тяжело было говорить ей это. — Думаю, завтра утром уже все разрешится.
Он вышел из отдела в начале одиннадцатого ночи и сразу поехал в больницу.
— Вы что, обнаглели совершенно? — вытаращилась на него дежурная медсестра, чуть приоткрыв дверь отделения. — Вы смотрели на часы?!
— Да, смотрел, — смиренно кивнул Мельников. — Но у меня обстоятельства.
— Все так говорят! Уходите, я полицию сейчас вызову! — закричала медсестра и потянула дверь на себя.
— Я сам полиция. — Мельников нехотя сунул ей под нос удостоверение. — Мне очень нужно навестить нашего сотрудника.
— Гм-мм… Так бы сразу и сказали, — надула она губы от обиды. — Чего ломиться-то? Из полиции, значит, из полиции, входите.
Мельников прошмыгнул мимо нее в полутемное фойе. Дошел следом за сердитой девушкой до ее рабочего места. Уточнил по журналу, в какой палате находится Володин. Взял из ее рук белый халат и бахилы и уже через пять минут осторожно заглядывал внутрь володинской палаты.
Весь опутанный проводами с иголками в венах, Володин лежал на высокой кровати, стоящей посреди палаты. Мирно пищали приборы, монитор рисовал четкие, правильные кривые, отражая ровный стук володинского сердца.
— Привет, Саня, — поздоровался Мельников шепотом, усаживаясь на стул. — Ты спи, спи, я посижу тут. Доктора твои лопочут что-то про кому, а я не верю, прикинь! Думаю, что тебе просто выспаться за все годы захотелось, ты и косишь! А мне просто поговорить надо, а кроме тебя, мне не с кем. Слышишь ты меня, нет, неважно, я просто буду говорить…
В горле снова вздулся громадный комок, с которым он провозился минут пять, пытаясь сглотнуть. Так давило, что слезы навернулись.
— Вот так-то, брат, — вымолвил наконец Валера, справившись с удушьем, положил свою ладонь на руку друга. — Скачем, скачем, пыжимся, тужимся, а оно вон, хрясь, и все! Только не подумай, что это я о тебе! Это я про Ольку! Она, Саня, даже глаз на меня не подняла, когда я вошел в допросную! А когда посмотрела, то лучше бы и не смотрела вовсе… Она ненавидит меня, Саня!!! Дико ненавидит! Считает, что из-за меня вся ее беда! А я теперь уже и сам не знаю…
Он вздрогнул, ему вдруг показалось, что у Володина дернулась правая кисть, та, что он накрыл своей ладонью. Всмотрелся и решил, что показалось, хотя монитор вдруг начал пищать чаще и пронзительнее.
— Ты не волнуйся, Сашок. Все в порядке, просто Олька такие вещи рассказала… Будто этот тип все мечтал посадить нас напротив друг друга, Ольку и меня, отрезать от нас по кусочку и любоваться всеобщей агонией. Она, говорит, сначала подумала, что это он про Черных. К нему же в дом полез, его водителя угрел, но когда я сказал, что те жуткие фотографии нам с тобой были присланы, она решила, что это меня должны были резать на куски. А с какой стати, Саня?! Месть! Правильно, месть! А за что мне можно мстить этому упырю? А за то, что я ему тогда нервы на кулак наматывал, когда взял под стражу, это я про Игнатенко, ты понял, да?
