Сара продолжала лечить Катрин, готовила ей бодрящее питье, какие-то необыкновенные лекарства, рецептов которых никому не сообщала, утверждая, что они восстанавливают силы. Особым ее расположением пользовался отвар вербены, она рекомендовала пить его всегда, как лучшее средство против всех несчастий.
Мало-помалу Катрин и даже Жакетта привязались к смуглянке. Барнабе рассказал им ее историю. Родилась она на острове Кипр, девчонкой попала в руки туркам, и они продали ее в Кандии венецианскому купцу, который увез ее в Венецию. Там Сара прожила добрый десяток лет, там узнала секреты трав. Хозяин ее умер, и ее купил меняла-ломбардец, человек грубый, жестокий, который плохо с ней обращался. Он привез ее в Париж, и однажды зимним вечером она от него сбежала. Сара укрылась в церкви, там ее, голодную, дрожащую, приметил Волк-с-Бельмом, мнимый слепец, привел к себе, и с тех пор Сара ведет у него хозяйство. Кроме того, что Сара умеет лечить – а искусство врачевания очень ценится среди воров и нищих, – она умеет гадать по руке. Под большим секретом ее иногда приглашают погадать в богатые и знатные дома. Бегая целыми днями по городу, бывая там, куда большинство людей попасть не может, Сара чего только не узнала и о городе, и о Дворе Чудес, каких только историй не было у нее в запасе. Часами сидела она возле очага между Катрин и Жакеттой, угощала вином, сваренным с травами, которое умела готовить как никто, и, не умолкая, рассказывала всевозможные истории певучим убаюкивающим голосом. Сказки родного Кипра, сплетни Двора Чудес – все шло в дело. Вечерами, вернувшись с «работы», Барнабе заставал сидящих в кружок трех женщин: они держались друг друга, черпая утешение и обретая душевный покой. Занимал и Барнабе свое местечко в странном семейном кругу, который послал ему Бог, и рассказывал обо всем, что успел узнать в городе.
Ближе к полуночи, когда королевство нищих оживало для своей опасной ночной жизни, женщины подсаживались поближе к Ракушечнику. Только под его защитой чувствовали они себя в безопасности. Как становилось страшно, когда Двор Чудес оживал! Площадь, где жил Барнабе, была не из самых спокойных. Все предрассветные часы, вплоть до звука трубы, которая возвещала с башни Шатле, что наступил день и отперты городские ворота, на площади возле дома Барнабе царила беспокойная сутолока, как, впрочем, во всех проулках и возле всех остальных лачуг. Расслабленные вставали и шли, слепцы прозревали, по мановению руки исцелялись гнойные язвы, которым так сострадали милосердные души, и по свершении этих чудес, благодаря которым это место и получило свое название, появлялась толпа жадного и грубого сброда. До самого утра шумели, орали песни и бражничали попрошайки. Около восьмидесяти тысяч нищих, калек, подлинных и мнимых, кормилось тогда в Париже.
Закон королевства нищих требовал, чтобы все выклянченное и украденное днем было потрачено той же ночью. И, отдав необходимую дань своему королю, нищие принимались пировать. Зажигались костры, жарились целиком бараны, открывались бочки вина. Там и здесь ведьмы наблюдали за кипящим в горшках варевом, как в самых страшных из волшебных сказок. Причудливые тени, алые отблески костров и факелов плясали на кривых выщербленных стенах. Катрин заглянула в мир, о котором знала только понаслышке, и не очень верила, что он на самом деле существует.
Перед самым большим из костров на куче камней, покрытой тряпками, восседал человек. Бычья шея, длинное туловище с широкими плечами на коротких толстых ногах, похожих на подставки, квадратная голова с соломенными волосами в вылинявшем красном колпаке, багровое лицо пьяницы и острые блестящие зубы – таков был Машфер, король попрошаек, суверенный владыка всех шестнадцати парижских Дворов Чудес, великий предводитель армии нищебродов. Черная повязка прикрывала пустую глазницу с вырванным рукой палача глазом – орденская лента, что одна только и пристала этому чудовищу. Положив увесистые кулаки на колени, восседал он на своем троне, и знаменем ему служил окровавленный кусок мяса, надетый на копье, воткнутое в землю. Он был главным на пирах своего беспокойного народа, он задавал тон и беспрестанно опрокидывал кубок, который наполняла ему стоящая рядом полуголая распутная девка.
Немного окрепнув, Катрин прокрадывалась по ночам к окошку и смотрела на необычайное зрелище. Это окошко вровень с землей да еще одно чердачное были единственными окнами в замке Барнабе. Вытянув шею, Катрин жадно смотрела на чудеса королевского двора нищих. А поскольку пиршество попрошаек непременно превращалось в непристойную оргию, Катрин узнала немало правды о человеческой природе. В меркнущем свете костров она видела валяющиеся повсюду парочки, которые не искали даже уголка потемнее, и смотрела на них с испугом, неутолимым любопытством и странным телесным смятением. Застань ее Жакетта, она бы умерла от стыда, но, сидя одна в темноте, не могла оторвать глаз от происходящего. Так она познакомилась с кое-какими обычаями Двора Чудес.
Не однажды была она свидетельницей приобщения к этому царству теней новой служительницы. Девушку, что приводили в царство нищих, раздевали догола, и она должна была танцевать перед королем под звуки тамбуринов. Если Машфер не забирал ее в свой обширный гарем, за нее дрались те, кому она пришлась по нраву, и победитель прилюдно делал ее своей.
В первый раз Катрин убежала от окна и спрятала голову под подушку. Второй подглядывала через щелочку и в ужасе отворачивалась. В третий раз следила за церемонией от начала до конца.
В эту самую ночь перед Машфером поставили очень юную девушку, немного старше самой Катрин. Наверное, на год, не больше. Гибкая, худенькая, с мальчишеским телом и едва припухшими грудями, стояла она перед королем. Толстые косы цвета зрелой пшеницы змеились у нее по плечам. Она начала свой танец перед костром. С удивительно странным чувством смотрела Катрин на этот танец. На фоне танцующего огня изгибалась и раскачивалась черная фигурка, язычок человеческого пламени, вызывающий даже какую-то зависть своей беззаботностью. Катрин не без удивления подумала, что танцевать вот так, в согревающих объятиях пламени, даже приятно. Танцующая девочка казалась эльфом, веселым чертиком. Танец – странной неожиданной игрой.
Танец кончился, тяжело дыша, девочка остановилась. Машфер показал жестом, что не берет вновь прибывшую. Старуха, что привела девочку, раздосадованно пожала плечами и приготовилась увести питомицу. Но тут в круг вышел широкий, почти квадратный коротышка. Не требовалось никаких мошеннических ухищрений, чтобы превратить его в урода, у него и так был багровый, в синих прожилках нос, бородавки, а в черной дыре рта коричневые корешки зубов. Он приблизился к девочке, и Катрин вздрогнула от ужаса и отвращения. Она крепко зажмурила глаза, чтобы не видеть происходящего. Но услышала пронзительный вскрик юной нищенки и поняла, почему Барнабе строго-настрого запретил ей выходить за порог. Когда она открыла глаза, то увидела, что нищие хохочут, пьют, орут песни, а в стороне лежит без сознания девочка и ноги у нее испачканы кровью.
Затворничество нелегко давалось Катрин. По мере того как к ней возвращались силы, ей все нестерпимее хотелось бежать бегом навстречу свежему ветру набережной, ловя горячие лучи солнца. Но Барнабе только качал головой.
– Ты выйдешь в тот день, когда будешь уезжать из Парижа, детка. А до этого ты будешь бояться как огня дневного света и еще больше ночной тьмы.
