Гнев Катрин рос, пока мать говорила. Покрасневшие глаза Жакетты выдавали ее огорчение, а усталый звук голоса выводил дочь из себя.
– Ни слова больше, матушка! Если господин де Бразен хочет жениться на мне, я не могу ослушаться, потому что это приказ монсеньора. Но бросить свою семью, чтобы жить у чужих, оставить этот дом и поселиться там, где я не смогу чувствовать себя свободно, где меня, может быть, станут презирать, нет, никогда! Я отказываюсь!
Недоверчивый смешок Лоизы еще подлил масла в огонь, и ярость Катрин обрушилась на сестру.
– Прекрати этот идиотский смех, представь себе, этот брак приводит меня в ужас, и если я соглашусь, то только для того, чтобы вы не пострадали из-за моего отказа. Если бы я была свободна, я давно бы уже пересекла границу Бургундии, вернулась бы в Париж… домой!
Сестры, кажется, готовы были подраться, потому что Лоиза продолжала злобно посмеиваться, но вмешалась Сара. Она взяла Катрин за плечи и оттолкнула подальше от сестры.
– Успокойся! Ты должна слушаться матушку, крошка, будь умницей! Ей еще больнее от твоего непослушания.
В самом деле, Жакетта села прямо в очаг, в золу и горько плакала, закрыв лицо передником. Катрин не могла вынести этого зрелища и бросилась к ней.
– Не плачьте, матушка, умоляю вас! Я сделаю все, как вы хотите. Но вы же не можете прогнать меня отсюда, заставить жить у чужих?
В ее голосе звучала мольба одновременно с вопросом. Девушка уткнулась головой в плечо матери, по ее щекам катились крупные слезы. Жакетта вытерла глаза и нежно погладила светлые косы младшей дочки.
– Ты пойдешь к госпоже де Шандивер, Катрин, потому что я прошу тебя об этом. Видишь ли, после помолвки господин де Бразен будет каждый день приходить к тебе. Он не может приходить сюда! Этот дом недостоин его, он не может здесь находиться.
– Тем хуже, – злобно выкрикнула Катрин. – Он может оставаться дома!
– Ну-ну! Ему здесь будет не по себе, но мне будет еще хуже, чем ему. Говорят, госпожа де Шандивер – добрая пожилая дама, тебе у нее будет неплохо. Ты научишься прилично себя вести. И ведь в любом случае, – грустно закончила Жакетта, стараясь улыбнуться, – ты должна будешь покинуть этот дом и жить у мужа. Это будет переходная ступень, и тебе потом будет легче в доме Гарена де Бразена. К тому же тебе никто не мешает приходить сюда так часто, как ты захочешь…
Огорченной Катрин казалось, что мать пересказывает затверженный урок. Дядюшке Матье, конечно, пришлось долго уговаривать ее, чтобы добиться такой покорности. Но именно потому, что бедняжка Жакетта была в таком состоянии, спорить с ней было бесполезно. Впрочем, если Барнабе, как надеялась Катрин, возьмется за дело, вскоре все это покажется ей дурным сном. Так что она сдалась.
– Хорошо! Я иду к госпоже де Шандивер. Но при одном условии.
– Каком? – спросила Жакетта, не зная, радоваться ли ей послушанию своей дочки или огорчаться, что она так быстро согласилась.
– Я возьму с собой Сару!
Как только вечером она осталась наедине с Сарой в их общей комнате, Катрин решила, что пора действовать. Времени для секретов и скрытности больше не было: завтра они должны обе переселиться в красивый дом госпожи де Шандивер.
Не теряя ни минуты, Катрин рассказала Саре о своем вчерашнем приключении. Сара и глазом не моргнула, узнав, что секрет ее побегов раскрыт. Она даже слегка улыбнулась, поняв по голосу девушки, что та не только не осуждает, но и понимает ее.
– Почему ты говоришь мне об этом сегодня? – только и спросила она.
– Потому что ты должна сегодня же вернуться в таверну Жако. Ты отнесешь письмо Барнабе.
Сара никогда не спорила и не удивлялась. Вместо ответа она вытащила из своего сундучка длинную темную накидку и завернулась в нее.
– Дай мне письмо, – сказала цыганка.
Катрин быстро нацарапала несколько слов, внимательно перечитала перед тем, как присыпать свежие чернила песком.
«Ты должен действовать, – написала она Барнабе. – Только ты можешь спасти меня. И помни, что я ненавижу известного тебе человека». Довольная, она протянула Саре сложенную записку.
– Вот, – сказала она. – Беги скорее.
– Через четверть часа Барнабе получит твое письмо. Только оставь дверь открытой.
Она бесшумно, словно тень, выскользнула из комнаты, и Катрин, как ни напрягала слух, не могла уловить ни малейшего шума шагов, ни скрипа двери. Сара, казалось, умела растворяться в воздухе.
Гедеон на своем насесте, вобрав голову в плечи, одним глазом дремал, а другим внимательно наблюдал за своей хозяйкой, занятой непривычным для этого часа делом. Он видел, как она роется в сундуках, вынимает платья, с минуту держит их перед собой, затем одни бросает на пол, другие кладет на постель.
Это необычное оживление заставило птицу высказаться – ведь время сна еще не пришло. Гедеон встряхнулся, расправил сверкающие перья, вытянул шею и заорал:
– Да здррррравствует… герцог!
Ему не удалось повторить это второй раз. Ловко брошенное платье из числа отвергнутых накрыло его, совершенно ослепив и наполовину задушив.
– Пошел он к черту, твой герцог… и ты вместе с ним! – яростно крикнула девушка.
Сара вернулась в полночь. Катрин ждала ее, сидя на постели, задув все свечи.
– Ну? – спросила она.
– Барнабе велел передать тебе, что согласен. Он даст тебе знать, что решил… и что ты должна делать!
Мать королевской фаворитки
Золотой солнечный свет, пройдя через высокий витраж, изображавший святую Цецилию с арфой, окрасившись красным и синим, заливал Катрин, неподвижно стоявшую в середине большой комнаты, и портниху, скорчившуюся у ее ног с полным ртом булавок. Легкие блики умирали на темно-коричневом бархатном платье, отделанном мехом куницы, в которое была одета, несмотря на жару, пожилая дама, очень прямо сидевшая в дубовом кресле и наблюдавшая за примеркой. У Марии де Шандивер было нежное лицо с тонкими чертами и с выцветшими голубыми глазами, его прикрывало облако драгоценных фламандских кружев, спускавшихся с двурогого чепца. Больше всего на этом лице поражало выражение глубокой грусти, смягченное добротой улыбки. Глядя на Марию де Шандивер, легко было догадаться, что эту женщину точит тайное горе.
В руках лучшей мастерицы города розовая и серебряная парча, выбранная Гареном де Бразеном, обращалась в наряд принцессы, делавший красоту Катрин столь ослепительной, что хозяйку дома это тревожило. Как и Барнабе, старая дама считала, что такое совершенство несет в себе больше ростков смерти, чем обещаний счастья. Но Катрин с такой детской радостью смотрелась в серебряное зеркало, что госпожа Шандивер ничем не показала своего чувства. Ткань, переливающаяся, словно река в лучах восходящего солнца, складками спускалась от тонкой талии, растекаясь по полу коротким шлейфом. Платье было очень простым, Катрин отказалась от пышных украшений, сказав, что ткань хороша сама по себе. Но вырез, широким углом доходивший до сильно завышенного пояса, открывал серебряную ткань нижнего платья, расшитого розовым жемчугом совершенной формы: первый роскошный подарок Гарена своей невесте. Жемчуг сиял и на серебряной стреле остроконечного чепца, покрытого бледно-розовой кисеей, обвивал тонкую шею девушки. Сзади плечи и спина были открыты до лопаток, но узкие рукава закрывали руки до середины кисти.
