В течение секунды молодой женщине хотелось удержать мужа. Его поведение показалось ей странным. Ей хотелось заставить его разговориться, чтобы понять, насколько он поверил ее объяснениям. Однако желание остаться одной и думать об Арно оказалось сильнее. Она отпустила Гарена и даже Сару, когда та пришла помочь ей раздеться. Она ни с кем не хотела делиться надеждой, которая переполняла ее, такой горячей и тайной надеждой – похожей на ожидание ребенка… Она хотела носить ее в себе до тех пор, пока не придет пора собирать свой урожай счастья…
На сегодняшний день цель заключалась в одном слове: Аррас. Ей хотелось забыть, что Арно будет там рисковать жизнью. Два дня за одними стенами, в одном городе, под одним небом! И Катрин поклялась себе не отпускать от себя Арно, не попытавшись завоевать его, каковы бы ни были обстоятельства.
Устроиться в Аррасе оказалось труднее, чем в Амьене. Филипп Бургундский слишком бережно обращался со своими добрыми буржуа, чтобы вынуждать их уступать свое место гостям, как позволил себе сделать епископ Амьенский. Поэтому Катрин должна была поселиться с Эрменгардой де Шатовиллен, Мари де Вогринез и двумя другими придворными дамами принцесс в двух комнатах, которые им достаточно охотно предоставил в верхнем городе один торговец шерстью, а Гарену пришлось присоединиться к Николя Ролену и Ламберу де Салю, жившим в простом трактире. Такое расселение очень понравилось Катрин, увидевшей в раздельной жизни с мужем добрый знак, предвещающий успех ее проектам.
Поединок был назначен на следующий день. Город наводнили люди. Они приезжали не только из соседних замков, но и из отдаленных городов. У городских стен теснились палатки, как будто Аррас стоял посреди клумбы с гигантскими цветами. На площадях только и говорили, что о поединке, на перекрестках заключались пари. Катрин выходила из себя, слыша, как все ставят на Вандомского Бастарда. Никто не делал ставку на Арно де Монсальви, и, поскольку никто не стеснялся заявлять вслух, что если его убьют, то так и надо, потому что сам напросился, – Катрин возмущалась от всего сердца.
– С каких это пор в цене грубая сила? – воскликнула она, помогая мадам Эрменгарде распаковывать сундуки и расправлять платья, готовя их к сегодняшнему банкету и завтрашнему поединку. – Этот бастард силен, как медведь, но это вовсе не означает, что он должен победить!
– Тьфу ты! Ах, моя дорогая, – сказала Эрменгарда, быстро отнимая у Катрин драгоценное платье из генуэзского бархата, которое та в гневе уже немножко измяла, – этот самонадеянный юнец нашел в вас такую горячую защитницу! Хотя мне казалось, вы должны были бы желать успеха бастарду, который сражается за честь нашего герцога. Что-то, по-моему, вы не так преданы Бургундии, как должны были бы…
Под инквизиторским взглядом толстой дамы Катрин почувствовала, что краснеет, и не ответила. Она отлично отдавала себе отчет в том, что сделала ошибку, но скорее дала бы отрезать себе язык, чем взяла обратно свои слова. Но Эрменгарда вроде бы не рассердилась. Она захохотала и с такой силой хлопнула молодую женщину по спине, что та чуть не свалилась вниз головой в сундук.
– Не дуйтесь, мадам! Мы тут одни, вы и я, и я могу признаться, что тоже на стороне этого юного наглеца. Потому что – помимо того, что я признаю короля Карла нашим весьма законным монархом, – я всегда любила красивых парней, особенно если они достаточно храбры, чтобы быть немножко сумасшедшими. А, черт возьми, он хорош, собака! Я точно знаю, что, будь мне на двадцать лет меньше…
– Что бы вы сделали? – спросила развеселившаяся Катрин.
– Не могу сказать вам точно, как бы я этого добилась, но он бы не смог больше залезть в свою постель, не обнаружив там меня! И, черт подери, чтобы вытащить меня оттуда, потребовалось бы нечто иное, нежели его большой меч! Потому что или я сильно ошибаюсь, или этот парнишка не просто выглядит мужественно – у него душа мужчины, это видно по глазам. К тому же я уверена, что в любви он мастер. Это всегда чувствуется, если понимаешь в таких делах…
Катрин усиленно чистила щеткой красное платье и раскладывала его по огромной кровати, которую она делила с графиней. Это позволяло скрыть от собеседницы румянец, которым она залилась, слушая ее откровения. Но глаза графини видели насквозь.
– Да оставьте же в покое это платье! – закричала она весело. – Не изображайте из себя дурочку и недотрогу, и нечего прятаться, чтобы я не видела, как вы краснеете от моих слов. Я сказала вам, что бы я сделала, если бы была на двадцать лет моложе… или, например, если бы была на вашем месте.
– О! – только и могла вымолвить обалдевшая Катрин.
– Я вам уже сказала: не разыгрывайте из себя недотрогу, добавляю: не делайте из меня дуру, Катрин де Бразен! Я старая кляча, но способна прочесть на лице любовь и желание. И ваше счастье, что ваш муж смотрел на вас только одним глазом во время бала. В вашем лице не было тогда ни одной черточки, которая не кричала бы о вашей любви к этому человеку.
Вот, значит, как. Тайна Катрин, которую она считала так надежно спрятанной в глубине сердца, может быть без труда прочитана по ее лицу? Кто же еще в таком случае овладел ею? Сколько людей из тех, что были на торжестве, разглядели невидимую и таинственную связь между черным рыцарем и дамой с темным, как ночь, бриллиантом? Может быть, Гарен, который потом промолчал? Или еще герцог Филипп? И, конечно, другие женщины с их привычкой быть постоянно настороже, чтобы не упустить малейшей ошибки соперницы – ошибки, которую можно будет обернуть против нее.
– Да не надо так волноваться! – продолжала мадам Эрменгарда, для которой, похоже, подвижное лицо Катрин было как открытая книга. – Муж у вас одноглазый, а что до монсеньора, у него было слишком много забот с вашим прекрасным рыцарем, чтобы заниматься еще и вами. И не огорчайтесь: когда среди дам появляется такой молодец, как этот ваш Арно, они не сводят с него глаз и у них не хватает времени смотреть вокруг. Каждая за себя… Ну, не переживайте! Никто на свете не разбирается в лицах так, как я… И нет на свете такого друга вам, как я! Ваш секрет будет сохранен.
По мере того как она говорила, Катрин чувствовала, как становится легче дышать, как на место минутного беспокойства приходит глубокое облегчение. Она была счастлива найти эту дружбу – такую неожиданную и, безусловно, искреннюю. Эрменгарда де Шатовиллен была известна свободой, с которой она выражала свои чувства, и никогда до скончания века она не унизилась бы до притворства, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Слишком много у нее было чувства собственного достоинства. Но, несмотря на свой высокий ранг, она была любопытна, как любая другая женщина. Не говоря больше ни слова, она взяла Катрин за руку, усадила ее на кровать рядом с собой и одарила самой лучезарной улыбкой.
– Теперь, когда я угадала половину дела, расскажите-ка мне все остальное, милочка. Кроме того, что я сгораю от желания помочь вам в этом приключении, ничего на свете я так не люблю, как прекрасные любовные истории…
– Боюсь, вы будете разочарованы, – вздохнула Катрин. – Почти нечего рассказывать.
Давно уже она не чувствовала себя в такой безопасности. Сидя рядом с этой сильной и уверенной женщиной в этой большой комнате с низким потолком, освещенной только отблесками огня в камине, она получала возможность остановиться, передохнуть. Исповедь поможет ей разобраться в собственном сердце. За стенами был оживленный город, толпа людей, которые завтра будут наблюдать за тем, как двое им подобных станут истреблять друг друга… Катрин смутно понимала, что время отдыха прошло, что дорога, открывающаяся перед ней, будет трудной, что ее руки и ноги будут ободраны об острые камни мучительного пути, по которому она не прошла еще и до первого поворота. Что за стихи нашептывал ей Абу-аль-Хаир? «Дорога любви устлана плотью и залита кровью…» Но она готова отдать свою плоть – лоскуток за лоскутком, свою кровь – каплю за каплей щипам на дороге, только бы жить любовью, пусть даже один час. Потому что в этот единственный час она сумеет вложить все дыхание жизни и все, что она способна дать в любви…
