— Что это за цифра такая — шестьсот тысяч? Это больше
миллиона? — растерянно спросила Зейнаб, и он снова рассмеялся.
Зейнаб ехала по городу в компании Омы и Наджи в крытых
носилках, окруженных вооруженной стражей, закутавшись в черный яшмак до самых
глаз. У нее просто разбегались глаза — настолько здесь все было удивительно,
потрясающе… Когда «И-Тимад» причалила к гавани Кордовы, ее тотчас же
препроводили на борт более легкого суденышка, на котором по реке она доплыла до
Мадинат-аль-Захра. Тогда у нее не было возможности осмотреть город, да и не до
того ей было…
Похоже, торговля здесь процветала — ведь Кордова славилась
мастерством серебряников, шорников, да к тому же здешние женщины владели
удивительным искусством вышивки по шелку. По улицам Кордовы расхаживали люди со
всех концов света. Чужеземные лица и удивительные одежды поразили Зейнаб. Она
уже знала, что калиф тратит ежегодно около трети государственного дохода, то
есть порядка шести миллионов динаров, на строительство и реконструкцию каналов
и ирригационных систем. Об этом ей с гордостью рассказывал Наджа.
— Кордова, — похвалялся он, — самый дивный город в мире и
самый процветающий!
— Ну и как тебе понравился город? — спросил калиф, когда
они, до смерти уставшие, воротились во дворец Альказар.
— Кордова прекрасна, — честно сказала Зейнаб. — Но все же я
не хотела бы жить в столь огромном городе. Мадинат-аль-Захра в сравнении с Кордовой
кажется маленькой и уютной. И никогда прежде мне не приходилось видеть сразу
столько иностранцев!
На следующий день они продолжили путешествие в Аль-Рузафу.
Дворец, бывший когда-то летней резиденцией правителя, был практически в
запустении — косвенно виной тому был новый город Мадинат-аль-Захра. И тем не
менее место было весьма романтическое: на берегу реки, где раскинулись
роскошные сады… Дворец был построен первым правителем из рода Абд-аль-Рахманов
— и это была точнейшая копия первой Аль-Рузафы, дворца, возведенного калифом
Хишамом на берегах Евфрата в окрестностях Багдада. Воды реки питали пышные
сады. Зейнаб была просто очарована.
Она обосновалась в маленьком мраморном строении дивной
красоты в самой середине сада на берегу искусственного озерка. В самом же
центре озера на островке стоял сказочно прелестный летний павильон. Калиф
пообещал Зейнаб, что они непременно посетят его…
Новое жилище полюбилось Зейнаб. В нем была просторная и
светлая комната для дневного отдыха — там можно было играть в шахматы или петь,
подыгрывая себе на ребеке. Была здесь и спальня, и маленькая баня, и две уютных
комнатки для Наджи и Омы, и кухонька, где Наджа ловко стряпал изысканные
кушанья. Зейнаб просто в ладоши хлопала от удовольствия.
— И здесь никого кроме нас не будет! — радовалась она.
— Тебе так не по душе гарем? — спросил калиф, поглаживая ее
золотые косы. — Тебе настолько неприятно общество прочих женщин?
— Если бы ты знал, в какой обстановке я воспитывалась, ты
прекрасно понял бы меня, — отвечала Зейнаб. — В Бен Мак-Дун кроме пары
служанок, матери да нас с сестрою женщин не было. Мать моя занималась только
сестрой, а я была предоставлена себе самой большую часть времени. Ома — первая
моя подруга в жизни. И, наверное, поэтому мне не нравятся женщины: они все
время сплетничают, а порой могут быть и жестокими. Мой характер таков, что мне
доставляет куда больше удовольствия познавать мир, нежели часами
прихорашиваться. А женщины в гареме пребывают в праздности и лености. Я же
почти ничего не видела, пока не прибыла в Аль-Андалус. А здесь столько всего! И
сколькому можно научиться! Из меня сделали Рабыню Страсти, умеющую лишь дарить
и испытывать наслаждение — но ведь это неестественно, особенно теперь, когда
глаза мои открылись на мир! Надеюсь, я не слишком расстроила тебя, добрый мой
господин, поверь, я вовсе этого не хотела! Ты так ласков со мною!
…Она воистину чудо, думал Абд-аль-Рахман, лежа рядом с нею
на широком ложе. Сперва она лишь распалила его страсть, как ни одна женщина
прежде, да и теперь нет ему от нее ни в чем отказа. Но сколько еще скрыто в
этой девочке-женщине, волею судьбы ставшей его собственностью! Каждый день она
чем-нибудь изумляла его. Как жаль, что она вошла в его жизнь на ее закате!
Найди он такое чудо в юности, какой великой расе положили бы они начало!..
— Ты никогда не расстроишь меня, Зейнаб, — чистосердечно
ответил он. Помолчав, вдруг сказал:
— Я слышал об одной игре, которой якобы обучают Рабынь
Страсти. Она называется «Роза в Оковах». Учил ли тебя этому твой наставник
Карим-аль-Малика? — Голубые глаза владыки пристально изучали Зейнаб.
Девушка кивнула. Да, это была потрясающая игра, одна из
самых сладких любовных пыток. Но она была не вполне уверена, что калифу это под
силу, невзирая на его отнюдь не слабое здоровье.
— Хорошо, давай поиграем, мой господин, прошу лишь позволить
мне верховодить в игре. Понимаешь, это может быть опасно… Ты уже пробовал
раньше?
— Только в юности, — признался он. — Я согласен на твои
условия.
— Тогда приготовлю все… — она поднялась с ложа. — Очень
скоро, мой господин, я буду в полной твоей власти.
Он наблюдал за нею исподтишка из-под полуопущенных век. Она
воротилась, неся золотую корзиночку, в которой лежали «любовные шарики», четыре
шелковых шнура, неширокая белая шелковая лента, огромное пышное перо и еще одно
длинное, заостренное перо белой цапли. Поставив корзиночку подле ложа, она
легла, раскинув в стороны руки и ноги, произнеся с обворожительной улыбкой:
— Молю о пощаде, мой господин. Связанная, я буду совершенно
беззащитна, и ты сможешь сделать со мною все, что тебе заблагорассудится. Я не
смогу воспротивиться…
Глаза калифа чуть расширились. Она ни разу не отказала ему
ни в чем — и тем не менее он никогда не ощущал полной власти над ее телом и
душой. Что-то неуловимое всегда тревожило его, подобно тому, как песчинка
щекочет устрицу, попав между створок… Она была его рабыней, к он жаждал
осязаемого доказательства тому, что может и вправе распорядиться ее жизнью. К
собственному изумлению, он полюбил эту деву — ну что ж, если она и не отвечает
ему взаимностью, ей придется признать его своим властелином!
Он извлек из корзиночки шелковые шнуры и крепко, хотя и
нежно, привязал ее запястья к изголовью, а щиколотки — к изножью постели: он
просто сделал четыре петли, которые и накинул на резные столбики, которыми было
украшено ложе. Такие же петли он затянул вокруг тонких запястий и щиколоток.
— Сопротивляйся! — отрывисто приказал он. — Я должен
убедиться, что веревки крепко держат тебя, не причиняя при атом боли, моя
красавица!
— Кто обучил тебя этой игре? — спросила калифа Зейнаб. Она
натянула веревки — нет, высвободиться самостоятельно ей не под силу:
