Закончив свой гневный монолог, Таруб с неожиданной для столь
полной женщины прытью вскочила с шелковой подушки, на которой восседала.
Возмущенно шурша оранжевыми шелковыми юбками, она величественно выплыла из
покоев Захры.
Эта вспышка гнева неизменно добросердечной толстушки Таруб
на какое-то время слегка отрезвила Захру. Да, она позволила своей неразумной
ненависти к Зейнаб возобладать над трезвым рассудком… Так она просто привлечет
к себе внимание наложниц, выставит себя на посмешище! О, она знала, сколь
многие испытывают к ее благополучию и положению чернейшую зависть! Как обрадует
их ее падение! Просто смешно ненавидеть Зейнаб за одно то, что она молода и
хороша собой… Она, как и все смертные, будет с каждым годом стареть, а ее краса
— увядать. Она не обладает здесь властью!
А уж власть — о, это Захра хорошо знала, — и есть ключ к
счастью! Только власть — и ничто, кроме власти! А если юная прелестница и
впрямь ничего более не желает, «кроме как сделать счастливым Абд-аль-Рахмана,
да из года в год рожать ему детей — тогда жертва она, Зейнаб! Просто жертва!
Неужели она начисто лишена честолюбия? О, тогда она пропала! Ведь как только
чрево ее отяжелеет и талия расползется, калиф тотчас же утратит к ней всяческий
интерес! Ну, а когда дитя родится, вернется ли калиф к прежде любимой игрушке?
Да полно, сможет ли она вернуть его благосклонность? Или, подобно большинству
обитательниц гарема, прежде любимых, будет позабыта?
Ну и пусть эта идиотка Таруб хоть каждый день бегает во
Дворик с Зелеными Колоннами навещать Зейнаб — наложницу, которую вскоре все
позабудут! Они из одного теста. Глупые и слабые… И пускай эта Зейнаб возомнит с
помощью льстивой Таруб, что вскоре станет владычицей! Захра помнила дерзость
Зейнаб во время их первой встречи в бане. — Та была дерзка, несмотря на то, что
молила ее о благосклонности, невзирая на то, что умильно улыбалась!» Не видать
ей моей благосклонности, как собственных ушей, — мрачно думала Захра. — Она для
меня — пустое место. Мне на нее наплевать. А вскоре и калиф от нее отвернется…«
Но калиф был вне себя от счастья, когда узнал, что
любимейшая его наложница ждет ребенка. Он знал, что дитя было зачато в одну из
тех страстных ночей, которые они провели вместе в Аль-Рузафе. Зейнаб должна
была родить в начале лета. Когда же девушка уверилась совершенно в том, что
носит под сердцем желанный плод, калиф призвал Хасдая-ибн-Шапрута, дабы тот
подтвердил, что Зейнаб здорова и что дитя родится в срок. Ах, какой поднялся бы
скандал, если бы доктор не проник в гарем тайно, с величайшими
предосторожностями! Он явился в сопровождении своей помощницы Ревекки.., и
самого калифа.
— Ты в тягости, — сказал он, лишь взглянув на Зейнаб. Да в
этом уже не было ни малейших сомнений…
— Верю в это всем сердцем, господин доктор, — откликнулась
девушка.
— Перечисли мне подробно все признаки.
— Моя связь с луною прервалась, — начала она. — Меня часто
подташнивает. А от сильных запахов — особенно от запаха еды — у меня головные
боли начинаются… Груди мои набухли и болезненны на ощупь — особенно соски. И
мой повелитель не может теперь их коснуться, не причинив мне боли…
Хасдай задумчиво кивал, а затем подал знак Ревекке. Та
вручила Зейнаб небольшую стеклянную чашу;
— Ты должна помочиться сюда, госпожа. Господин Хасдай
исследует твою мочу.
Зейнаб удалилась за перегородку в сопровождении Омы, несущей
прозрачную чашу. Через минуту Ома вышла и вручила чашу врачу. Из-за перегородки
появилась Зейнаб и уселась на удобный стул с широким, обтянутым кожей сиденьем.
Хасдай-ибн-Шапрут поднес к глазам чашу и некоторое время
внимательно смотрел мочу на просвет.
— Моча ее почти совершенно прозрачна, мой господин, —
заговорил он. — Но опытному глазу уже заметна легкая, почти неприметная муть.
Это вполне нормально. — Врач принюхался к содержимому чашки. — Здорова. —
Потом, окунув в чашку палец, взял его в рот. — Здорова! — уверенно сказал он. —
Моча чуть сладковата, но девушка вполне здорова, мой господин. В ее положении
так и должно быть. А теперь прошу вашего позволения осмотреть ее, мой господин.
Калиф кивнул:
— Можешь коснуться ее, Хасдай. Я знаю, что ты целомудрен.
Врач благодарно кивнул и обратился к Зейнаб:
— Дай мне руки, госпожа. — Внимательно осмотрев их, сказал:
— Отеков не видно — это добрый знак. И ногти свидетельствуют
о здоровье, лунки у основания белы и чисты, синевы не видно — это также радует.
А теперь прошу вас прилечь, госпожа… — Зейнаб послушно легла, и врач осторожно
ощупал ее живот. Удовлетворенный, он поблагодарил ее и обратился к калифу:
— Она несомненно беременна, мой господин, и, похоже,
совершенно здорова. Она широка в бедрах и должна разрешиться легко…
— И вовсе я не широка в бедрах! — возмущенно воскликнула
Зейнаб. — Я тоненькая и стройная, мой господин хоть сейчас может убедиться…
— Я неловко выразился, госпожа, — извиняющимся тоном сказал
Хасдай. — Просто расстояние между бедренными костями достаточно велико, что
сулит благополучные роды.
— Ты стройна, словно юная нимфа! — сказал калиф, весело
улыбаясь.
— Ты шутишь! Ты смеешься надо мною! — воскликнула Зейнаб и
расплакалась.
— Вот и раздражительность — еще один признак беременности, —
сухо отметил Хасдай-ибн-Шапрут. — В это время у женщины все чувства
обостряются.
— Проводи моего ученого друга и его помощницу во дворец,
Наджа, — калиф старался говорить серьезно, с трудом удерживаясь, чтобы не
расхохотаться. Потом заключил любимую в объятия. — Ну-ну, моя любовь, перестань
плакать… Я обожаю тебя, Зейнаб — и у нас родится самое красивое на всем свете
дитя! Молю Аллаха, чтобы он благословил нас дочерью, столь же прекрасной, как
мать! Назовем ее Мораимой.
— Мораимой? — всхлипнула Зейнаб, прижимаясь к плечу калифа.
В его сильных руках было так покойно, так уютно…
— Да, моя любовь, — тихо сказал он, целуя ее во влажные от
слез губы.
Подхватив ее на руки, калиф нежно уложил Зейнаб на постель.
Встав подле нее на колени, он аккуратно расстегнул пуговки ее кафтана и
погладил груди.
— Ты так красива, Зейнаб, — нежно прошептал он, целуя ее
слегка округлившийся животик. — Я люблю тебя и паше дитя.
Пришла зима, за нею наступила весна — и вот уже лето… Время
летело быстро. Чрево Зейнаб отяжелело и налилось. Но, ко всеобщему изумлению
калиф отнюдь не утратил интереса к прекрасной своей наложнице. Напротив,
казалось, что страсть его к ней день ото дня крепнет.
— Думаю, она сделается его третьей женой, — говорила Захре
Таруб. Они почти не разговаривали друг с другом, но, демонстрируя столь
нехарактерную для нее мстительность, Таруб захотела побольнее укусить Захру.
Она не забыла ее жестокости. — Он ждет это дитя с таким нетерпением, что я его
просто не узнаю!
