Захра могла гневаться и беситься сколько» лезет.
Благоволение калифа значило для жен и наложниц куда больше, нежели
благосклонность его первой жены. К тому же все чувствовали, что звезда Захры
клонится к закату. Вереница женщин тянулась во Двор с Зелеными Колоннами,
каждая несла какой-нибудь прелестный подарочек для новорожденной принцессы, все
наперебой расхваливали ее и умилялись ее красотой, желая ей счастья. Даже принц
Хакам посетил свою крошечную сестричку. Он принес серебряный мячик, внутри
которого звенели крошечные колокольчики, и теперь забавлял малютку.
— У меня самого нет детей, — объяснял он Зейнаб. — Но помню,
когда я был маленький, у меня была такая игрушка, и я ее просто обожал… — Он
нежно улыбался собеседнице, а когда та ответила ему сияющей благодарней
улыбкой, Хакам вдруг понял, почему отец полюбил эту женщину… Он горячо
соболезновал матери. Да, Захра была юношеской, первой любовью Абд-аль-Рахмана,
но у принца не было ни малейших сомнений в том, что Зейнаб стала последней и
страстной любовью отца. Это же совершенно потрясающая девушка!
— Я всегда буду любить мою сестренку Мораиму и оберегать ее,
госпожа, — чистосердечно сказал он.
Таруб же, разумеется, поспешила щедро посыпать соль на раны
Захры, рассказав бывшей своей подруге о визите принца.
— Мне кажется, что Зейнаб очаровала Хакама так же, как и
калифа! — фальшиво улыбаясь, говорила она. — Эта девушка покорила весь гарем!
Захра смолчала, но про себя поразилась количеству яда,
скопившегося в душе Таруб. Видно, крепко она ее обидела… Захра всегда считала
вторую жену калифа просто толстой дурой, но это было ошибкой. Какая же это,
оказывается, опасная стерва! А ежели калиф и вправду сделает Зейнаб третьей
своей женой, о чем без умолку судачили гаремные кумушки, что ж, тогда они
вдвоем с Таруб станут силой, с которой нельзя будет не считаться. Ведь старший
сын Таруб Абдаллах — второй по счету сын Абд-аль-Рахмана… Что, если эти две
мерзавки в сговоре и хотят лишить ее Хакама законного права на наследство? Нет,
доказательствами Захра не располагала, но она в них и не нуждалась. Она просто
прикидывала, что ей делать, если она падет…
А новая фаворитка внезапно занемогла, а вместе с нею и дитя,
и прислужница… Вообще-то, ребенка полагалось тотчас же после рождения отослать
в особое учреждение, где выкармливали младенцев, рожденных наложницами с тем,
чтобы последние могли вновь служить своему господину. Но для Зейнаб это было
смерти подобно… Ведь женщины Аллоа, даже самые высокородные, никогда не
отдавали детей на сторону, по крайней мере, в своем абсолютном большинстве.
Зейнаб на коленях молила калифа позволить ей вынянчить Мораиму самой, покуда не
подыщут кормилицу и не привезут во Двор с Зелеными Колоннами. Абд-аль-Рахман с
нескрываемым удовольствием снизошел к ее просьбе. Он полюбил сидеть подле нее,
кормящей дитя грудью. Приятно было ощутить себя просто обыкновенным человеком,
просто отцом, пусть даже ненадолго… И вот теперь Зейнаб, Мораима и Ома хворали…
Тотчас же был призван Хасдай-ибн-Шапрут, так как тотчас же
заподозрили отравление. Из прислужников фаворитки не занемогли лишь двое —
Наджа и Аида, и, соответственно, все подозрения пали на них. Но лекарь тотчас
же опроверг эту догадку, признав Наджу и Аиду невиновными, чем заслужил
искреннюю благодарность Зейнаб.
— Слишком очевидно, — говорил врач, — что яд находится в
чем-то, чем пользуются лишь госпожа и Ома. Малютка-принцесса отравлена
материнским молоком. Ее надлежит тотчас же изолировать от матери, ради спасения
ее жизни.
Рыдающая Зейнаб передала младенца помощнице лекаря Ревекке.
— Не волнуйтесь так, добрая госпожа, — повторяла Ребекка.
Она сама была матерью, и привязанность Зейнаб к малютке-дочери тронула ее
сердце. — Я уже присмотрела замечательную кормилицу, она живет в еврейском
квартале. Дородная здоровая девушка, у которой молока столько, что можно
выкормить и не одно дитя… Она будет приглядывать за нашей принцессой, как за
своею родной, — а видеть ребенка вы сможете в любое время, когда пожелаете.
— А почему не может эта женщина пожить здесь? — всхлипнула
Зейнаб.
И Хасдай-ибн-Шапрут принялся терпеливо растолковывать:
— Потому, госпожа, что причина вашего с Омой недомогания
пока не выяснена, а ведь нянька может тоже занемочь. Покуда дело не прояснится,
ребенка необходимо надежно защитить.
— Да, да! — тотчас же согласилась Зейнаб и повернулась к
калифу:
— О, дорогой мой господин, не допусти, чтобы что-нибудь
дурное приключилось с нашим ребенком! Ведь она для меня все — и, если ее не
станет, я умру!
— Хасдай разгадает эту шараду, — пообещал любимой калиф,
заключая ее с нежностью в объятия, отчего Зейнаб разрыдалась еще безутешней.
…Да, вне сомнений, это был яд. Всего через каких-нибудь два
дня девочка была абсолютно здорова, а вот мать ее и Ома расхворались еще
пуще…Как же умудрялся злоумышленник отравлять госпожу и Ому, и при этом не
причинять зла Надже и Аиде? Медик размышлял об этом непрестанно. Все их одежды
переменили на новые — но все оставалось по-прежнему. Хасдай тщательно
обследовал пищу, приготовляемую Аидой, — но ничего не обнаружил. К тому же все
ели одно и то же… В чем же дело? В чем? Что же такое делают лишь Зейнаб и Ома в
отличие от остальных? И у Хасдая вдруг словно спала с глаз пелена…
Они вместе купались ежедневно в бане! Дважды в день, в
личной бане при апартаментах Зейнаб! Хасдай тотчас же приказал принести пробу
воды из фонтана и бассейна. Он сразу же запретил Зейнаб и служанке входить в
баню, по крайней мере до тех пор, пока не удостоверится. И вскоре обнаружилось,
что врач не ошибся. Вся вода была отравлена! Яд проникал в организм через поры
кожи и медленно убивал обеих юных женщин… Лекарь возблагодарил Бога за то, что
успел вовремя, и тотчас же прибег к териаке.
Обо всем тотчас же донесли калифу, и тот понял наконец, кто
покушался на жизнь Зейнаб теперь и, возможно, в первый раз. В гареме было лишь
одно лицо, располагающее достаточной властью, чтобы совершить такое. Калиф
раскинул сети — и пташка тотчас же попалась…
— Я приказал схватить рабыню, которая подливала очередную
порцию яда в резервуар с водой, — рассказывал он Хасдаю-ибн-Шапруту. — Двое
моих самых верных стражников притаились в засаде и застали ее на месте
преступления. Не понадобилось долго уговаривать ее признаться, кто за всем этим
стоит. Госпожа Захра… Преступную рабу тотчас удавили.
— Что ты предпримешь, мой господин? — спросил Хасдай.
В тяжелом вздохе калифа ясно слышалась глубочайшая сердечная
боль…
— Не в моей власти защитить Зейнаб от Захры, мой Хасдай.
Ведь это значило бы публично низложить Захру. Она мать моего наследника, и,
разведись я с нею, я вбил бы клин либо между Хакамом и его матерью, либо между
сыном и собою самим… На это я решиться не могу. Много лет тому назад я решил,
что калифом после моей смерти станет Хакам. А то, что я ни разу не поколебался
в своем решении, стяжало мне уважение и любовь его братьев и дядьев… Нет
никаких сомнений, никаких колебаний — и никогда не было. Хакам — мой наследник.
Если бы я опозорил его мать, все тотчас решили бы, что это лишь первый шаг в
низложении Хакама. И никакие мои слова не смогли бы их переубедить. Вокруг
прочих моих сыновей возникли бы группировки придворных. Четверо уже взрослые —
и их запросто можно толкнуть на заговор… Ведь власть опьяняет сильнее всего на
свете, Хасдай. Золото, прелестные женщины, победа и слава в бою — все это
меркнет перед блеском власти. Мой отец был умерщвлен собственным братом,
который так и не смирился с решением моего деда о наследовании… Я своего отца
даже не помню, но дед мой из всех прочих его сыновей выбрал именно меня и
растил до тех пор, покуда руки мои не стали достаточно сильными, чтобы принять
бразды правления Аль-Андалус. Я правлю страной вот уже более тридцати лет, и
все это время в стране царил мир. А мир — это процветание. Теперь Аль-Андалус
наиболее сильная и процветающая держава в целом свете! И так будет, друг мой,
ибо я не допущу раздоров, могущих все загубить! К несчастью, я не могу
предотвратить войны в собственном гареме без того, чтобы это не стало
достоянием гласности. Уже дважды Захра покушалась на жизнь моей возлюбленной
Зейнаб. Дабы предотвратить дальнейшие попытки, я должен либо избавиться от
Захры, либо отослать Зейнаб и дитя прочь отсюда, чтобы сберечь жизни обеих.
Иного выбора у меня нет…
