— Ты даруешь ей тогда свободу, мой господин? — спросил
лекарь. Он в любой ситуации оставался медиком, ему весьма не нравился вид
Абд-аль-Рахмана. Калиф был бледен, а кожа его лоснилась от пота. Он был
невероятно взволнован.
— Я не могу подарить ей свободу, Хасдай. Несмотря даже на
то, что законы ислама дают женщине право на владение собственностью. Но без
защиты мужчины она беспомощна и ежечасно подвергается опасности. Нет, Хасдай, я
не освобожу Зейнаб… Я отдаю ее тебе. У тебя нет жены, которая бы этому
воспротивилась, а я к тому же буду очень щедр. У нее будет собственный домик в
окрестностях Кордовы на берегу реки, свой штат слуг и немалый доход из казны,
который позволит безбедно существовать ей и ребенку. Но с этой минуты она
принадлежит тебе, Хасдайибн-Шапрут.
Лекарь опешил. Он даже подумал было, что ослышался.
— Конечно, вы станете наезжать к ней… — нерешительно спросил
он.
Абд-аль-Рахман отрицательно покачал головой:
— С той самой секунды, как она покинет Мадинат-аль-Захра, я
не увижу ее более… Она не будет больше моей.
У Хасдая от напряжения мешались мысли:
— А что.., что маленькая принцесса? Лицо калифа исказила
судорога боли:
— Конечно, время от времени я буду видеться с дочерью… —
Абд-аль-Рахман вдруг пошатнулся.
— Сядьте, мой господин! — врач завладел запястьем калифа и
принялся считать пульс. Он был учащенным и прерывистым. Порывшись в кармане,
лекарь извлек оттуда маленькую пилюлю:
— Положи под язык, мой господин.
Это облегчит боль в груди.
Абд-аль-Рахман даже не поинтересовался, откуда
Хасдай-ибн-Шапрут узнал об этой боли, разрывающей ему грудь. Молча он взял
пилюлю. Когда боль немного отпустила, он прошептал:
— Как скажу я ей об атом, Хасдай? Как скажу я этой девушке,
которую люблю всем сердцем, что мы не увидимся больше? — Глаза владыки были
влажны.
— Тогда надобно увезти ее отсюда нынче же вечером, — тихо
сказал врач. — Мы ничего ей не скажем, кроме, пожалуй, того, что это делается
ради ее безопасности. Через несколько дней, когда они с Омой вполне оправятся,
ты приедешь и скажешь ей все, но не сегодня. Тебе необходимо восстановить силы…
Калиф медленно кивнул:
— Никто не должен знать о ее местонахождении, Хасдай. Для
Захры достаточно будет того, что она исчезла. С Женой я поговорю сам. Ты будешь
добр с Зейнаб?
— Мой господин, я буду всячески почитать ее…
— Воля твоя — можешь почитать ее, но ты должен ее еще и
полюбить! — сказал Абд-аль-Рахман. — Ей необходима любовь, а она взамен подарит
тебе неземное блаженство, друг мой.
К изумлению калифа, Хасдай-ибн-Шапрут мучительно покраснел.
— Мой господин! — сказал он. — Я крайне неопытен в делах
сердечных. Всю свою сознательную жизнь я занимался наукой, стараясь принести
пользу стране моей… Со дня на день ожидаются посланные из Византии. Они
привезут мне для перевода трактат «Де Материа Медика» — и вскоре можно будет
открыть медицинский университет в Кордове. У меня вряд ли останется время на
что-то постороннее… Я буду очень занят работой с переводчиками-греками. Вот
почему я так и не женился, чем по сей день привожу в отчаяние отца.
Слова лекаря позабавили калифа: он понял, что, когда первый
порыв печали минует, Зейнаб вскоре опять захочется любви, а шансы у
Хасдая-ибн-Шапрута устоять против ее волшебных чар весьма невелики…
— Я уверен, ты сделаешь для Зейнаб все. — Абд-аль-Рахман
думал про себя, что она сделает для Хасдая куда большее… — Я отдам
распоряжение, чтобы ее со всем скарбом нынче же перевезли. Потом я навещу
госпожу Захру. А ты будешь сопровождать Зейнаб, друг мой.
Врач низко склонился. Цвет лица его пациента теперь нравился
ему куда больше.
— Но не позволяй госпоже Захре всерьез расстроить тебя,
господин мой!
Калиф кивнул и величественным шагом удалился из Двора с
Зелеными Колоннами. Он разрушит все это великолепие, когда она покинет его… Ни
одна женщина не поселится здесь. Подобно Зейнаб, этот прелестный дворик должен
остаться лишь волшебным воспоминанием. Найдя Распорядительницу гарема и
старшего евнуха, он отдал им все приказания касательно Зейнаб.
— Предупреждаю вас обоих: если вы хотя бы словом обмолвитесь
кому-нибудь о том, что слышали от меня, — я прикажу вырвать вам языки! На что
после этого сгодишься ты госпоже Захре, Баллада? А ты, Наср, помни: господин
твой — я, а вовсе не госпожа Захра! Я правлю всей Аль-Андалус — и гаремом тоже,
а не она.
Он оставил их мучиться поисками причин такой его суровости,
а сам отправился в покои первой своей жены. Войдя, он тотчас же приказал
прислужницам удалиться. Они поспешили прочь, потрясенные тем, что он вошел
туда, где не был вот уже многие годы…
Захра подняла глаза — лицо ее было спокойно и бесстрастно.
— Чем могу я служить тебе, мой дорогой господин?
— Я знаю обо всем, что ты сделала, — сурово произнес он. —
Посланная тобой рабыня была схвачена и во всем созналась, прежде чем была
умерщвлена! Ты страшная женщина, Захра.
— Если я и сделала что-то не так, — ласково ответствовала
Захра, — то ты вправе судить меня. — Она улыбнулась.
— Мораима тоже могла умереть!
— У тебя есть еще дочери, — холодно ответила она. Маска
словно слетела с ее лица, теперь глаза у нее были ледяными. Такой он ее никогда
не видел. — Неужели ты думал, что я позволю тебе низложить моего Хакама? Что я
буду спокойно смотреть, как ты сделаешь наследником кого-нибудь из ее
выблядков? Не-ет, раньше я умру! Умру! — визжала она.
— Ну так умри! — жестоко обронил калиф. — Насколько я знаю,
Хакам не замешан в твоих гнусностях, Захра. И ради него, ради всей страны я не
разведусь с тобою. Знаю также: что бы я ни сказал тебе, это ни на йоту не
убедит тебя, безумная ты женщина, в том, что ни Зейнаб, ни малютка не
представляют для тебя угрозы! Чтобы сохранить мир в Аль-Андалус, я велю
отослать женщину, которую люблю, и ее дочь далеко — прочь из Мадинат-аль-Захра.
Я никогда более не увижусь с нею, ибо знаю: если не сделаю этого, то от тебя не
будет ей пощады! Для блага Хакама, для блага Аль-Апдалус я лишил себя на склоне
лет ослепительного счастья, ниспосланного мне Аллахом! А это величайшая жертва
в моей жизни, и я никогда не прощу тебе, Захра, того, что ты вынудила меня
пойти на это!
— О-о-о-о, дорогой мой господин, так ты сделал это ради
меня? — злобное выражение разом исчезло с ее лица.
— Для тебя? Ты не слушаешь меня и не слышишь, Захра! Я
ничего не делал ради тебя, и никогда не сделаю! Я вознес тебя превыше всех
прочих, назвал город в твою честь, а ты, ослепленная эгоизмом и гордостью,
разрушила и убила все чувства, которые у меня к тебе еще оставались! Да если бы
ты вправду любила меня, то желала бы мне счастья! Тебя же заботило только твое
положение. Я не, желаю больше видеть твоего лица! И вот мой приговор: ты будешь
узницей этих покоев и этого сада до конца дней своих! Я вырву твое отравленное
жало! В баню ты станешь ходить по ночам, когда все остальные уже спят, чтобы не
разлагать добронравных наложниц! К тебе будут относиться почтительно, ты будешь
принимать гостей, но твое царствование окончено, жена моя!
