Прибежала Ома и постаралась чем могла утешить госпожу, но
безуспешно. Ослабленная отравой, в отчаянии от всего происшедшего, Зейнаб без
чувств простерлась на полу…
Когда она очнулась и огляделась, то обнаружила, что лежит в
постели.
— Где мы? — спросила она Ому, сидящую подле нее.
— В нашем новом доме, госпожа, — отвечала девушка. — Разве
ты позабыла? Ты упала в обморок, когда… — она запнулась, но, так и не подобрав
подходящих слов утешения, сказала напрямик:
— ..когда калиф покинул тебя. Ты почти целый день была без
чувств, моя госпожа. Врач сказал, что ты вне опасности и со временем сама
придешь в себя. О-о-о, госпожа моя, что случилось? Почему, почему нас увезли из
Мадинат-аль-Захра3 — Помоги мне сесть… — сказала Зейнаб. — Да принеси
чего-нибудь холодненького попить, добрая моя Ома… Я расскажу тебе все, что знаю
сама, но у меня так в горле пересохло…
Ома помогла госпоже приподняться на ложе, обложив ее со всех
сторон подушками, чтобы той было удобнее. Потом принесла ей кубок, наполненный
фруктовым соком, смешанным со снегом, привезенным с близлежащей горной вершины.
И Зейнаб, с жадностью проглотив содержимое, спокойно и связно объяснила
подруге, почему им пришлось переехать на новое место.
— Так это все-таки госпожа Захра! — злобно пробормотала Ома.
— От души желаю ей смерти! Может быть, тогда калиф призовет тебя снова к себе…
Зейнаб покачала головой:
— Все кончено. Ома. Калиф не дал мне свободы. Он отдал меня
Хасдаю-ибн-Шапруту. Теперь я собственность лекаря. По крайней мере, нас не
подарили какому-нибудь чужеземцу, не продали с молотка… Помнишь, Ома, тот рынок
в Алькасаба Малика — ну, мы с тобой видели, как продают рабов? Нам еще повезло…
В комнату вошел Хасдай-ибн-Шапрут, вошел без спроса, без
стука:
— Ты пришла в себя? — сказал он. — Это хорошо. Как ты
чувствуешь себя, Зейнаб?
Она собралась было гневно упрекнуть врача за то, что он не
обратился к ней надлежащим образом, и, вдруг вспомнила, что теперь она
принадлежит ему, а вовсе не калифу…
— Я хочу пить… — кивком она указала на кубок с холодным
соком.
— И нутро твое принимает напиток? Тошнота, вызванная
воздействием яда, уже прошла? — Он некоторое время внимательно вглядывался в
нее, затем взял ее руку и внимательно осмотрел, одновременно считая пульс.
Голова его склонилась на одно плечо, он совершенно ушел в себя.
— Сок мне очень понравился, — сказала она. — Меня не тошнит
больше, мой господин. Я поправляюсь? — Она провела рукой по волосам и скорчила
гримаску. Волосы ее, оказывается, перепутаны и влажны от испарины! Должно быть,
она выглядит сущей кикиморой!
Хасдай рассмеялся:
— Тебе, вне всякого сомнения, гораздо лучше.
— Что так развеселило тебя, господин мой? — вскинулась
Зейнаб.
— Я вовсе не хотел тебя обидеть! — оправдывался лекарь. — Но
ты явно озабочена своей внешностью… А это неопровержимое доказательство того,
что женщина поправляется.
— Так ты настолько хорошо знаешь женщин? Наверняка у тебя
богатейший опыт… — с насмешкой бросила Зейнаб.
Хасдай покраснел:
— — Я врач, Зейнаб. Нас учат обращать внимание не только на
тело больного, но непременно и на его состояние духа. Вот сейчас, к примеру, ты
разозлилась…
— Да как же мне не злиться, господин мой? Калиф отослал меня
прочь от себя, отдал другому — и все по вине глупых фантазий полубезумной
женщины, которая пыталась убить и меня, и ребенка, возомнив, что в нас таится
угроза для ее взрослого сына! Неужели ты думаешь, я могу смириться? Или
считаешь, что чувства женщины быстротечны, словно весенний дождь: покапал и
прошел?! Да, господин мой, я вне себя от злости!
— Тогда я оставляю тебя… — врач поднялся.
— Подожди! — властно приказала она. — Ты тоже живешь здесь?
Мой господин калиф сказал, что дарит этот дом мне.
— У меня есть собственный дом, — отвечал Хасдай.
— Почему же я здесь, а не там? Ведь отныне я твоя Рабыня
Страсти, мой господин! Сам понимаешь, что это означает… — тихонько прибавила
она.
— Я еврей, Зейнаб. — Он усмехнулся своим мыслям. — Ты ведь
не вполне понимаешь, что это значит? Я из племени Вениаминова, я израэлит… То
есть не мусульманин.
И не христианин также…
— Какое мне дело? — с удивлением спросила она. — Ты ведь
мужчина. Разве мужчины не все одинаковы, Хасдай-ибн-Шапрут? Две руки. Две ноги.
Гениталии… Разве еврей настолько отличен от мусульманина или христианина? В чем
же разница?
— Мы за долгие века стали презираемым народом…
Теперь настала очередь Зейнаб смеяться:
— Но ведь имам говорил мне, что евреи называют себя народом,
избранным Богом! Ежели Господь избрал вас из всех прочих, как же могут люди
против вас ополчиться? Это же полнейший абсурд! И все же ты не ответил на мой
вопрос. Может, у тебя все-таки есть жена? Думаю, калиф не отдал бы меня тебе,
если бы считал, что это в каком-то смысле не правильно или запретно…
— У меня нет жены, — отвечал он. — И тем не менее мы, евреи,
живем, следуя своду определенных законов. Я не могу ввести тебя в свой дом: по
закону Моисееву ты нечиста: во-первых, потому что не еврейка, во-вторых, потому
что наложница…
— Значит, ты будешь наезжать ко мне сюда? — «…Как невероятно
глупо все это», — думала Зейнаб.
— Ну.., если тебе приятно мое общество, Зейнаб, то я стану
тебя навещать… Ты знаешь, конечно, что если надумаешь выйти в город, то следует
закрыть тщательно лицо. Необходимо также, чтоб тебя сопровождали Наджа и Ома.
Пригодятся и крытые носилки…
— Так я могу ездить в город? — изумилась она.
— Ты можешь делать все, что заблагорассудится, Зейнаб.
— Ведь теперь я твоя Рабыня Страсти, Хасдай-ибн-Шапрут.
Уверена, ты знаешь, что это означает. Я спрашивала калифа, как должна служить
тебе, — он же отвечал, что я в полной твоей власти. Ты что — находишь меня
недостаточно привлекательной, или, может, другую любишь? — она выжидательно
глядела на него.
Ни одна женщина прежде столь пристально не разглядывала
Хасдая. Он чувствовал себя не в своей тарелке:
— Я.., я нахожу тебя весьма и весьма привлекательной.
— Ну тогда, как только я оправлюсь вполне, приезжай, и я
подарю тебе наслаждение, подобного которому ты не знал прежде, господин мой. —
Она улыбнулась ему чарующей улыбкой. — Ни одна женщина не способна одарить
мужчину таким блаженством .
