— Был задушен пуповиной, — спокойно ответил врач. — Во всем
же остальном это был вполне здоровый мальчик. Абра кормит грудью принцессу вот
уже целую неделю. Как видишь, малютка здорова и прибавляет в весе.
Зейнаб взяла ребенка на руки. Качая малышку на руках, она
улыбалась, глядя на маленькое личико и воркуя на родном своем языке:
— Вот она, моя малышка, вот она, дорогая моя доченька… Твой
папа услал нас прочь от себя, но ты снова со мною. Мы заживем хорошо — тетя
Ома, твоя мама и ты, моя милая Мораима… — Слезы навернулись на глаза Зейнаб,
когда крошечная ручка выпросталась из пеленок и крепко-накрепко вцепилась в
материнский палец, поглаживающий розовую щечку. — О-о-о, она вспомнила меня! —
торжествующе закричала счастливая мать.
— На каком языке ты разговаривала с нею? — спросил Хасдай. —
Я знаю множество языков, но не признал в твоем наречии ни одного из известных
мне, Зейнаб.
— Это кельтский — язык моей родины, — объяснила она. — Мы с
Омой прибегаем к нему, когда хотим, чтобы никто нас не понял. Это было недурным
подспорьем нам в гареме Мадинат-аль-Захра. Я хочу, чтобы Мораима слышала его с
рождения и овладела им. Когда она подрастет, я подыщу для нее рабыню-ровесницу
из Аллоа, которая станет ее подругой и поверенной.
— Ты умная женщина, Зейнаб, — отметил он.
— Так считал и калиф… — отвечала она, передавая младенца
няньке. — Добро пожаловать в этот дом, Абра. Сердечно благодарю тебя за щедрый
дар — твое молоко, которым ты кормишь принцессу. Ома проводит тебя в детскую.
Абра благодарно поклонилась. Это была крупная и дородная
девушка с толстыми темными косами, черными глазами и пышной грудью. За ее
услуги ей полагалась плата — она была свободной женщиной. С малюткой на руках,
которую она держала очень умело, Абра последовала за Омой.
— С возвращением Мораимы ты просто расцвела, — отметил
Хасдай-ибн-Шапрут. — Искренне рад видеть тебя такой, Зейнаб. Знаю, что отныне
ты будешь счастлива.
— Когда ты собираешься войти в мою опочивальню? — вдруг
спросила его Зейнаб. Хасдай сглотнул:
— Ты еще не вполне.., не вполне окрепла… — густой румянец
залил его щеки.
— Никогда я не чувствовала себя лучше, мой господин! Я
чувствую себя отдохнувшей, и мне недостает лишь одного… Ты шокирован? Или
женщины твоего племени скрывают от мужчин свое желание?
Он был буквально очарован ею — золотые волосы плащом
окутывали ее плечи, аквамариновые глаза сверкали, щеки окрашены были легким
румянцем… На ней был белый кафтан, расшитый речным жемчугом. Он видел даже
пульсирующую ямочку на ее нежной шейке… Он чувствовал жар, исходящий от ее
тела, когда она приблизилась к нему, вдыхал чарующий аромат гардений. Но
ответить на ее вопрос он был не в состоянии…
— Ты не желаешь меня, мой господин? — спросила напрямик
Зейнаб. Тут на ее лице появилось странное выражение. — А может, ты
предпочитаешь мальчиков? Я слышала о таких мужчинах в гареме…
— Н-н-нет… — едва пробормотал он. — Я не живу с мальчиками.
— Он быстро поднялся. — Сейчас я должен тебя оставить… — и поспешно вышел, не
дав ей возможности продолжить допрос.
Зейнаб была в полнейшем недоумении, и с каждым днем оно
усугублялось. Абра, быстро преодолевшая первое смущение, оказалась болтушкой и
бесценным источником — нет, скорее фонтаном информации, касающейся
Хасдая-ибн-Шапрута, евреев вообще и их истории. Эта черноглазая пампушечка,
кормя младенца, трещала без умолку.
— В еврейском квартале мы зовем его Нази, госпожа, — сказала
она однажды.
— А что это означает? — спросила Зейнаб.
— Это значит «принц». Хасдай-бен-Исаак-ибн-Шапрут. Еврейский
Принц. Его семья очень, очень высокородна, и своим положением в обществе они
вовсе не обязаны успехам Хасдая при дворе калифа. Он приводит в отчаяние
матерей всех девушек на выданье, не говоря уже о собственных родителях… Он не
желает жениться.
— Хотелось бы знать почему. А что, еврею законом запрещается
иметь наложницу, Абра?
— Когда-то, в давние времена, предки наши имели по несколько
жен и множество наложниц. Теперь же так не положено, но это вовсе не значит,
госпожа, что такого не бывает. К тому же Нази не женат. А ты хочешь стать его
наложницей?
— Но ведь именно с этой целью калиф и отдал меня ему! —
отвечала Зейнаб. Будет о чем Абре порассказать кумушкам, когда она пойдет
навестить своих в еврейский квартал! Она гадала лишь: повредит это репутации
Хасдая-ибн-Шапрута или, напротив, пойдет ему на пользу…
— С таким же успехом мы с тобою могли бы киснуть в обители
матушки Юб… — ворчала Ома по прошествии месяца, в течение которого
Хасдай-ибн-Шапрут их вовсе не посещал. — Ты, госпожа, самая потрясающая Рабыня
Страсти, а живешь как монашка! Я думала, калиф желал тебе счастья… А что за
человек этот доктор? Да полно, мужчина ли он?..
— Хасдай-ибн-Шапрут вовсе не обязан ублажать меня, Ома, —
спокойно отвечала Зейнаб. — У него масса важных обязанностей при дворе. Он
придет, когда у него будет время…
— Калиф правит всей Аль-Андалус, и все же выкраивает
времечко для своего гарема! — парировала Ома. — А этот ужасный человек ни
единого раза не вкусил с тобою блаженства! Это же позор!
Зейнаб, вообще-то, всецело согласна была с подругой, но
удержалась от дальнейших комментариев. Хасдай-ибн-Шапрут был ее господином —
хорошо это или же дурно, пока неясно… Пусть он не обращает на нее внимания как
на женщину, но ведь все они сыты, одеты, в тепле и вне досягаемости этой
злодейки Захры. Абд-аль-Рахман все рассчитал, прежде чем отдать ее этому
человеку. Зейнаб знала, что калиф всем сердцем любил ее… Он желал ей счастья
даже в разлуке с ней. И она продолжала ждать…
Наконец, врач снова нанес ей визит. Зейнаб приветствовала
его холодно и изысканно. Она предложила ему партию в шахматы, а когда подали
угощение, она сообщила, что специально посылала Абру в еврейский квартал, чтобы
купить отдельный столовый прибор для господина. Поданные яства были не просто
изысканны — это были сплошь излюбленные блюда Хасдая. Он не стал предупреждать
ее, что кушанья для него следовало готовить отдельно, в особой посуде. Ведь
когда он обедал во дворце, никто там с ним так не нянчился. К тому же он считал
некоторые ветхозаветные диетические предписания устаревшими…
— Почему ты решил повидать меня? — спросила она наконец.
— Из Константинополя прибыли византийские послы, — сказал
он. — Я был очень занят, готовясь к великому делу моей жизни — переводу
важнейшего медицинского трактата, который привезли оттуда калифу.
— А что это за книга? — Зейнаб чуть подвинулась к нему.
— Она называется «Де Материа Медика». К сожалению, она
написана по-гречески. Я владею романским, арабским, ивритом и латынью, а вот
по-гречески не умею ни говорить, ни писать. Император Лев прислал переводчика,
он переведет трактат с греческого на латынь, а я с латыни на арабский. — Хасдай
был очень возбужден и даже не заметил, как маленькая нежная ручка легла на его
рукав…
