Как истинный карьерист, Закатов давно усвоил для себя основное правило освобождения от ответственности: на каждый шаг нужна подстеленная бумажка с визой начальства. И чем больше бумажек, тем чище, пардон, задница.
Между тем начальник на телефонные звонки не откликался, и Закатов припомнил, что прошедший вечер тот провел на каком-то банкете, отчего дееспособность босса наверняка сильно пострадала, и сейчас ему не до служебного рвения и принятия взвешенных решений. Пришлось ограничиться советом старших коллег, ибо идти с докладом к начальнику отдела означало бросить тень на его заместителя, кому Закатов был непосредственно подчинен. Эта тень в итоге могла покрыть своим мраком многие достижения и вожделения. Коллективным разумом решили, не привлекая милиции, обитателей странной квартиры задержать, проверить «Ниву», а далее действовать по обстановке. Отдохнувшему экипажу «Волги» вменялось наблюдение за бойким американцем и установка на его машине радиомаяка.
С раздачей окончательных и радикальных команд Закатов спешить все-таки не стал: в квартире стояло затишье, «Нива» никуда не трогалось, оперативный состав не дремал, а вскоре должен был подоспеть вызванный на Лубянку Укрепидзе, которого следовало предварительно прокачать по возникшим вопросам, обнаружив в его реакциях ответ на главное: кто следил за ним с помощью смехотворно подловленной в качестве «левака» «наружки»?
Прибывший Укрепидзе был, как всегда, подчеркнуто корректен и невозмутим. Аккуратно подстриженные усики, крахмальный воротничок рубашки, костюм без единой складочки, глянцевый блеск штиблет. Внешне − менеджер средней руки.
Приветствовав Закатова степенным наклоном головы, остался стоять в дверях, ожидая приглашения присесть. Отношения двух оперов из разных карательных ведомств, погрязших в исторической неприязни, не отличали задушевность и доверительность, чему вдобавок способствовала специфика их личного вынужденного содружества.
После общих слов Закатов предъявил поднадзорному несколько снимков. На одних были запечатлены входившие в подъезд бандиты, на других − неустановленный следопыт.
Милиционер при взгляде на фотографии не проявил ни тени узнавания тех или иных персонажей.
− Внимательно смотрите! − настаивал Закатов.
− Может, чего-то и вспомнится… − равнодушно недоумевал Укрепидзе. − Хотя бы скажите, по какому поводу проводится опознание?..
− Пока не могу.
− А вот я пока не могу вспомнить.
− Хорошо, давайте пропуск…
В этот момент отзвонила «наружка».
− Они в «Ниве» и отъезжают!
− Задержать! − воскликнул Закатов заполошно.
− По-моему, клиенты серьезно вооружены…
− Тогда − за ними!
Укрепидзе, как показалось, смотрел на него с легкой издевкой.
«Сейчас же в этот притон! − промелькнуло в голове Закатова. − Все обыскать, все проверить… Немедленно!»
Он с ненавистью посмотрел в ироничные глаза учтивого кавказца.
− У меня для вас вскоре будет много новостей! − пообещал значительно.
− Из них состоит вся жизнь, − тонко заметил тот.
Выйдя из серого неуютного здания на Лубянке, Укрепидзе последовал к себе на работу. Он с трудом подавлял в себе раздражение после общения с гладким румяным выскочкой, из которого перла, как переквашенное тесто, значимость своей сопричастности к всеведущему и кровавому ведомству, подчиняться которому, увы, приходилось, играя в уважительную лояльность. Настроение было удрученным. Гэбэшники, похоже, принялись за его разработку. Впрочем, он из нее и не выходил, усилилось лишь напряжение незримого пресса. Вопрос: какой здесь мотив и повод? На фотографиях, предъявленных надсмотрщиком, он узнал двух человек: Жукова и Антифриза. Первый отпечатался в его памяти, как основной фигурант розыска, последнего он знал еще по временам службы в региональном отделе по организованной преступности: бандюга из кодлы Питона, патологический убийца. В группировке присутствовал агент, переданный по наследству пришедшему на место Укрепидзе оперу, и с агентом теперь следовало незамедлительно связаться.
Но Жуков?!. Откуда и каким образом возник данный экспонат в поле зрения госбезопасности? Да еще многозначительная фраза с оттенком угрозы, произнесенная на прощание этим сопляком… Неужели отмечена его, Укрепидзе, связь с Трофимовым? Тогда − жди любых неприятностей. Причем − в самой их неприятной последовательности.
Он прикинул, что находится в эпицентре непонятных, но острых событий. Сами собой взвесились вероятные опасности, проистекающие из его отступлений по службе. Обнаружилось три греха: взятка от псевдо-американца, недонесение об его истинном лице беглого спецназовца, ложь Закатову при опознании фотографий. Взятку, впрочем, следовало доказать, что являло собой дело невозможное, недонесение также отличалось сомнительностью своего факта, а узнавание или же неузнавание посторонних лиц вообще причислялись к туманным процессам загадочного человеческого сознания. Ни малейшей ответственностью перед уголовным законом тут не пахло. Разве − служебным недоверием, способным привести к увольнению со службы, однако, как и любой битый опер, Укрепидзе к бесславному окончанию своей карьеры был постоянно и обреченно готов. На благодарность системы, с аппетитом сжирающей своих преданных адептов, он не рассчитывал, убедившись в ее бессердечном изуверстве давно и категорично. Как и привык к постоянной угрозе возмездия за любой пустяковый промах. С другой стороны, трусливо замыкаться в кругу служебного нищего благонравия, означало всего лишь влачение существования и пресмыкания перед грядущей никчемной пенсией, и не более. В прошлых условиях тоталитарного государства подобная точка зрения была бы единственно верной, ибо винт, допустивший в резьбе люфт, отправлялся на невозвратную свалку, как, впрочем, и в сегодняшней демократической Америке, постепенно превращающейся в СССР. Но пенсия и льготы полицейского в Америке представляли существенную и несомненную ценность, а в России являли собой жалкую подачку. Посему, будь он с позором изгнан со службы, всегда мог найти в вакханалии российского разброда многоликие альтернативы, пристроившись на теплое место. И сейчас Укрепидзе в первую очередь интересовала сиюминутная живая выгода, складывающаяся в капитал, нежели лизание подметок начальственному сброду, то и дело менявшемуся в калейдоскопе коррупционных карьер. Таким образом, нынешнюю собственную игру, чья возможность выпала случайно и счастливо, следовало с оглядкой, но продолжать.
Из вестибюля метро, заполненного шумами электричек и рекламными объявлениями по радио, он отзвонил бывшему агенту. Разговор, состоящий из туманных фраз и полунамеков, обнадежил: агент сообщил, что тусуется в прежней колоде, чувствуя себя в ней довольно вольготно. Встречу назначили на вечер, в проверенном месте.
Всерьез огорчало одно: коли Жуков попал под наблюдение, добыча могла в любую секунду оказаться в чужих цепких когтях. Отбивать ее из этих когтей было делом бессмысленным, но помочь добыче бежать, дабы та прямиком угодила в его, Укрепидзе, силки, представлялось вероятным. Хотя и крайне рискованным. С другой стороны, он действовал в рамках закона, выполнял возложенные на него обязанности, а потому − какие претензии, господа?
