− Пневматика?
− Да, но только боезапас интересный. Яд в окисляющейся оболочке. Я о таких изысках лишь отдаленно слышал. Вот, теперь пытаюсь разговорить человека…
− Сейчас и я попробую, − пообещал я. − Ты русский?
Он приподнял голову. Взгляд его светился испытующей ненавистью. Ни малейшей растерянности или же страха.
− Если будешь молчать, мы испытаем работу твоего пистолетика на тебе. Неужели не ясно?
− Спрашивай… − словно сплюнул он.
− Ты пришел сюда за Роландом, верно?
− Мне показали фото, я не в курсе…
− Тогда − так, − сказал я. − Сейчас мы тебя развяжем и отпустим. Выйдешь через чердак, отвяжешь трос и сбросишь нам, понял?
− Что еще?
− Скажешь заказчику: Роланда Эверхарта в живых уже нет. Пусть не беспокоится. Запомнил имя? Толя, развяжи его, он пришел по верному адресу, но за мертвецом.
Незнакомец приподнялся с ковра. Растер запястья. Лицо его было совершенно невыразительно и безучастно. Холодный мощный профессионал. Неопределенной национальности и ведомственной принадлежности. Весь он дышал агрессией и твердой выученной силой. И еще − взъерошенной досадой допущенного промаха. Сейчас он явно взвешивал возможности атаки, понимая, что выигрыш не на его стороне. От нас тоже веяло рабочей бойцовской сноровкой и абсолютным бесстрашием, выработанных в полевых сражениях, а не в теплых тренировочных залах. Помимо всего, Толя держал его на безукоризненном прицеле.
− Ты очень похож на объект, − произнес злодей, пристально вглядываясь в меня. − Но ты − не он… У меня просьба. Покажи левое предплечье…
Я заголил руку, подняв ее на уровень его глаз. Спросил:
− Должна быть татуировка?
− Пулевой шрам. − Он помедлил. − И где он похоронен?
− Скажи заказчику, − ответил я, − что на это ему ответит господин Уитни.
− Кто? − наморщил он лоб.
− Генри Уитни, − произнес я, как заклинание.
− Мне непременно надо уйти через балкон?
− Да, нам не нужен свисающий в квартиру трос. Поупражняйся. Это будет платой за нашу гуманность.
− Какая еще плата? Тебе выгодно, чтобы я ушел с информацией. Но я должен вернуться с оружием.
− Это вряд ли, − сказал Толя. − Я никогда не отдавал трофеи врагу.
Наемный убийца, жмуря гневливо глаз, прошел на балкон. В считанные секунды подтянулся к крыше и, громыхнув ботинками по жести, исчез. Трос, сволочь, умышленно сбросил в кусты тянувшегося вдоль тыльной стороны дома палисадника.
− У тебя тут тоже дела − не соскучишься, − сказал Толя. − Квартиру запри, и ключ положи на место. Завтра сюда въезжает другой мой приятель. Выходим вместе. Надень парик и остекление морды. Со мной, думаю, обойдется, а ты под прицелом…
Я собрал вещи. Сунул в нагрудный карман паспорт Нины. Открыв входную дверь, приподнял половик. Печенья под ним не было. Я поднял глаза на понимающе усмехнувшегося Анатолия.
Из дома я вышел, одетый в длинный плащ, и шляпу, из-под которой выбивались седые лохмы парика. На моем носу висели роговые очки. Я отчаянно прихрамывал, опираясь на стариковскую трость и выворачивал колесом ноги. Толя в одной руке нес сумки, а второй поддерживал меня за локоток, как заботливый сын пожилого хворого папу.
К наружке, таящейся неподалеку в примеченном Толей грузовичке, я был обращен боком. Доковыляли до «Нивы».
Толя помог уложить вещи в багажник. Мы добросили его до перекрестка.
− Прощай, брат!
− Удачи, авось, увидимся!
− Куда теперь? − спросил я Нину, со снисходительной усмешкой поглядывающую на меня.
Только тут дошло, что забыл снять шляпу и парик.
− В агентство, а потом в аэропорт, − сказала она. − Мне звонила мать, там бушует скандал и истерика.
Проводы были коротки. Мы обменялись мимолетными поцелуями, расставшись неловко и отчужденно, словно смущались друг друга. Я не до конца понимал, что творится в моем сознании, воспаленном от напряжения и бессонницы, но одно уяснил горько и точно: ее безоглядный порыв любви ко мне отнесло холодным ветерком пробудившейся рассудочности. Она получила то, что хотела прочувствовать и узнать; точно также пробуют диковинный деликатес, чтобы, отведав его, возвратиться к привычным блюдам. В этом, собственно, была ее суть. А может, не в этом. Я не сумел разгадать ее до конца. Впрочем, анатомия любого характера всегда приблизительна, и никогда не раскроет потаенных в каждом из нас тайн.
Пройдя таможню, она исчезла в толпе, стоящей на паспортный контроль.
Я подошел к «Ниве», открыл дверцу. В этот момент услышал ленивый, исполненный уверенного достоинства голос:
− Стойте на месте, Трофимов. У нас приказ открывать огонь на поражение. В связи с вашей исключительной опасностью.
− Враки, − сказал я, не оборачиваясь. − Я вам нужен живым.
ЖУКОВ
Проводив остановившимся взглядом фонари отъезжающей от дачи «Нивы», Жуков осторожно присел на крыльцо, не в состоянии пересилить дрожь в ослабевших ногах. Погибель, в чьей неотвратимости он был уверен, каким-то чудом минула его.
«Считай, что обделался легким испугом», – мелькнула шальная мыслишка.
Он вернулся в баню, сел на топчан, задумавшись. Жуткий гость исчез, самое страшное, казалось бы, осталось позади, но его глодала тревога. Теперь его мучило то, что он совершил ошибку, всучив этому парню болванки пустых носителей, загодя приготовленные еще на квартире Геннадия. Он не знал, что руководило им, когда купил их на рынке, решив на всякий случай сделать этакую «куклу». Но сейчас его донимали сомнения. Хитрость удалась, однако предстояло срочно извиниться за нее, сказав, что он готов отдать все, в том числе, похищенные деньги, впоследствии отработав потраченное, лишь бы дали шанс вернуться в Америку. Там, понятное дело, за такие выкрутасы ему могут снести голову, но рисковать ей он уже привык. И надеялся на снисхождение. Ведь в любом случае этот невесть откуда взявшийся тип вручить ему необходимые документы не пожелал бы, да и не смог. А торг с ним наверняка закончился бы плачевно.
С недавней поры Жуков все более отчетливо сознавал, что привязался к Америке, врос в нее, и, очутившись в России, действительно оказался за границей. Хотя бы за границей привычного бытия. В последнее время ему попросту слезно мечталось настилать пол или же красить стены в любой трущобе Нью-Йорка, но только не высиживать в криминальном подвале, счищая ржавчину с орудий полувековой давности.
