Мы выбились в лидеры, мы − сильнейшие. Мы привыкли жить без оглядки на расходы. Мы начнем резать друг друга, если настанет пора унижаться и экономить. И сейчас объявили антифаду всему миру, дабы только она в состоянии продлить такое наше существование. Нам нужны революции во имя утверждения нашей власти, ибо они порождают неустойчивость и деградацию, и расчищают пути для нашего победного шествия новых конкистадоров. Не продолжи мы его, нас сомнут. И надежды только на то, что оно приведет нас к нежданным благим далям будущего. Они эфемерны и неясны, они − некое спасительное чудо, но нам остается лишь полагаться на его свершение. Мы вынуждены, противопоставляя себя всем, доказать абсолют своего мировоззрения. Лично я не верю в него, но об этом следует признаться только себе. Дабы не заблуждаться в сути происходящего. Тешащий себя иллюзиями утрачивает чувство самосохранения. Верит ли в праведность и истину такого абсолюта наше собрание? Едва ли. Трудно надеть на глобус презерватив. Но коллективизм предполагает неукоснительное следование идее и ритуалам, ей сопутствующим. То есть, неважно, если что-то идет плохо. Возможно, со стороны это выглядит хорошо.
− Главное, не повторить ошибки СССР, − доносится до меня реплика.
Я невольно улыбаюсь. Наше собрание неожиданно ассоциируется у меня с совещанием политбюро коммунистических режимов. И как бы со временем нам действительно не впасть в идеологический маразм и склонность к нерушимым догмам. Как бы самим не увериться в собственной пропаганде, забыв о том, что таковая предназначена всем, но только не ее авторам. Ибо пропаганда – это то, во что мы изначально не верим, но хотим, чтобы в это верили остальные.
Начинаются философствования. Без них не обходится ни одна подобная встреча. В этом − публичная реализация онанизма высоких и одиноких дум, не способных быть оцененными ни по существу, ни по достоинству окружающими нас убогими приближенными. Разве поймут секретарши и жены глубину наших умозаключений о судьбах мира? Здесь же, в кружке избранных, самое время утвердить поразительную силу своего интеллекта. В надежде на признание и памятливость властительных коллег, ха-ха.
− СССР разрушила демократия, − покровительственно морщится Большой Босс, еще тот краснобай, привычно и с удовольствием подхватывая дискуссию. − И неудовлетворенные амбиции лидеров национальных меньшинств, получивших, благодаря ей самостоятельность. Это нам не грозит, демократия у нас на контроле. Наша стабильность зависит от внешних побед. И от внешней добычи.
− Есть кое-что еще, − вступаю я, теша тщеславие умника, дорвавшегося до привлекательной аудитории. − Советы были страной нищих. И чтобы получить дополнительные блага, там следовало выбиться в начальники. Выбрав себе при этом в заместители кого поглупее. Умного заместителя было иметь опасно. Когда же начальника повышали, его место занимал зам, после чего срабатывал прежний принцип. В итоге они получили верховное руководство, состоящее из клинических демагогов и спесивых простофиль. Среди наших функционеров на местах тоже бытуют подобные тенденции, но мы их отслеживаем и исправляем. Принцип главенства капитала подавляет административные огрехи. Нам необходимы исключительно умные замы. Ведь кто они? Не более чем нанятые управленцы…
Я слышу сдержанные одобрительные смешки. Они звякают, как сваливающиеся в мешок большого капитала монеты прибывающих процентов.
− Вы весьма кстати заметили о важности стабильной роли руководителя, Уитни, − отзывается Большой Босс. − Это непосредственно связано и с нашим Советом. Увы, как бы ни было прискорбно, но я сознаю тот факт, что нам всем предстоит подумать о кандидатуре моего преемника, ибо возраст и здоровье предполагают любые неожиданности… Что вы скажете на это, Генри?
Я отдаю должное коварству Большого Босса. Как элегантно и непринужденно он подвесил меня над пропастью. Вокруг меня − тени двусмысленных соображений и неразличимый ропот.
− Не стану лицемерить, − отвечаю уверенным голосом. − Все мы смертны, причем зачастую внезапно, и я предлагаю вам оставить свое завещание Совету. В необходимый момент оно сыграет роль первоначального предложения. Дальнейшее обсуждение выявит наиболее достойного. Пока же говорить о столь ответственной фигуре полагаю преждевременным. Не ошибусь, если скажу от имени всех, что ваше присутствие в кресле председателя должно продлиться как можно дольше. И если порой вам трудно справляться с обязанностями, используйте без церемоний нашу помощь… Я должен вас упрекнуть: порой вы излишне скромны и деликатны. Но ведь нельзя же тащить в одиночку столь тяжкий груз, не обременяя тех, кто с готовностью разделит ваши усилия… − Я картинно развожу руки, оборачиваясь, словно ища поддержки, по сторонам, и вижу чинные и благосклонные к моим речениям лики. Двое новых членов, заменивших Уильяма и Пратта, особенно усердны в сопереживании моим пассажам. − Что же касается меня, − продолжаю убежденно, − считаю незавидным оказаться на вашем месте. Обретение подобных полномочий должно сочетаться с личным отчетом о способности решения задач, стоящих перед всей цивилизацией. И пока мы не видим никого, способного к выполнению подобной миссии более продуманно, нежели вы.
Аплодисменты не звучат, но подразумеваются. Впрочем, я не обольщаюсь ими. Временная, вежливая реакция. Я знаю себе цену среди собравшихся здесь, и их нелицеприятные оценки моей особы. Я отличаюсь от большинства тем, что не меняла, а пират. Но мой бриг − в составе дисциплинированной флотилии, где не принято толкаться бортами. Однако закрепить к днищу притирающего тебя судна хитроумную анонимную мину не возбраняется.
Если же когда-нибудь сбудется воплощаемый нами проект мирового единства, взаимодоверие в нашем сообществе больших и малых вождей несколько окрепнет. Зато возрастет борьба за влияние на главного правителя. Но так или иначе я склоняюсь к мысли, что тоталитарной модели муравейника человечеству не избежать, только она в состоянии спасти его. Единый центр должен определять численность населения, его сортировку по роду деятельности и ее направления, стирая национальные признаки и амбиции, способные ввергнуть цивилизацию в хаос. Я верю в праведную сущность нашей задачи, чье решение способно разрушить главное зло − вражду племен. И исполнителями ее должны быть именно мы, представители западной гуманистической культуры, хотя бы потому, что мы рациональны, но и либеральны к любой народности, имеющей созидательный потенциал. Мы должны бережно выделить его из остальной руды, получив легион подмастерьев для дальнейшей великой стройки.
Совещание заканчивается через три часа, после чего Большой Босс присылает мне записку с просьбой остаться с ним наедине.
Публика разъезжается, я мило раскланиваюсь с единомышленниками, а затем возвращаюсь в опустевший зал. Большой Босс неторопливо пьет чай. Он выглядит озабоченным и усталым. Лицо у него бледное, под глазами набрякшие мешки. Ему и в самом деле пора на покой. Но он также никуда не денется из своей колеи. Сейчас он действительно устраивает на своем месте всех. И знает все про всех. А я − кое-какую мелочишку о нем.
