Последнее − плохо и даже опасно для дела. Я сужу по своим подчиненным. Когда те из них, что занимают среднее положение, начинают верить собственным доводам, это отлично, ибо придает им искренности и убежденности, что само по себе уже превосходная реклама для корпорации. Кроме того, данный фактор определяет ту преданность и тот фанатизм, без которых нет добросовестного работника. Но для высшего руководства подобное недопустимо: когда ты начинаешь свято верить, будто все, что говоришь, и есть истина, то теряешь при этом способность в нужный момент изобретательно и умело соврать. Помимо всего притупляется чувство опасности и видение перспективы.
Однако Большому Боссу такого рода заблуждения не грозят; критическое восприятие действительности − основа его мировоззрения.
Большой Босс поднимается с кресла, обходит стол и учтиво протягивает мне свою пухлую, дряблую ладонь.
Сколько его знаю, он совершенно не меняется: тучный, пучеглазый, с пышной седой шевелюрой, тщательно взбитой и уложенной; бело-розовой девичьей кожей, покатыми плечами и слегка горбатой спиной. Ноги при ходьбе он ставит широко и неуверенно, как вышедший из долгого плаванья на сушу моряк, или как будто в штаны наделал, но суть здесь, видимо, в какой-то болезни. Он вообще не блещет здоровьем: перенес уже две операции на сердце, и, говорят, страдает почками, хотя позволяет себе пригубить сигару и не прочь пропустить стаканчик-другой виски.
Я и Босс − практически ровесники, он старше меня всего на три года, но отчего-то − и физически и умственно, я ощущаю себя в его присутствии озорным мальчишкой, а его − умудренным старцем, доживающим считанные годы. Может, такое же впечатление он производит и на остальных в нашей команде, отсюда столь безоговорочное почтение? Даже со стороны президентов − прошлого и нынешнего, это я не раз наблюдал воочию. Хотя, как и они, он выпускник Йельского университета, и, подозреваю, причастен к общим забавам молодежного общества «Череп и кости», вздорной секты со своим мавзолеем возле студенческого городка Нью-Хэвен, где неофитам надлежит переспать ночку в обнимку со скелетом, после чего поклясться в вечной дружбе и взаимовыручке.
− Ну-с? − Он скользит по мне рассеянным взором. Глаза у него тускло-зеленые и сонные, цвета вареной фасоли. − Как Лондон? Я не был в нем уже добрый десяток лет…
Некоторое время мы рассуждаем о провинциальности британской столицы и, одновременно, ее чопорности и дороговизне. Я замечаю о перенасыщенности Лондона всяким отребьем из Азии, Африки и сетую на излишнюю лояльность тамошних властей, что в итоге обойдется Англии потрясениями и деградацией, на что Босс заявляет о неизбежности данного процесса, зашедшего уже безвозвратно далеко.
− А Франция? − вопрошает он. − Сплошные арабы… А турки в Германии? Впрочем, нам это на руку. Беспорядки в Европе − сильный рычаг для корректив евро и доллара.
− А беспорядки у нас? − невольно восклицаю я. − Они еще не начались, но нацию разделяют не уровень доходов и идеология, а этническая принадлежность. Треть среди некоренных американцев − нелегальные эмигранты. Десятки тысяч из них − приверженцы тех режимов, с кем мы всегда воевали. В страну проникли толпы потенциальных террористов, обученных искусству мимикрии и убийства. Каждый год к нам прибывает миллион официальных иммигрантов и полмиллиона незаконных. Никакой натурализации не происходит, они не желают ее, мысля прежними стереотипами. Их удерживают в узде лишь правила нашей жизни. В шестидесятых годах только шестнадцать миллионов граждан не имело европейских корней. Сегодня их − восемьдесят миллионов. Скопление народов, не имеющих ничего общего: ни истории, ни культуры, ни предков, пестовавших эту землю. Наши праздники, наши герои для них пустой звук. Я не говорю уже о проблеме чернокожих бездельников. Семьдесят процентов их детей рождаются вне брака. Четверо из десяти мужчин от шестнадцати до тридцати пяти лет сидят в тюрьмах. Дети не хотят учиться, а те, кто желают, подвергаются издевательствам. Каждый день возникают молодежные банды, где главный культ − наркотики. Девочек они насилуют.
− А между тем, − соглашается Большой Босс, − у них уже целые кланы тех, кто делает бизнес на рекламе страданий и унижений негроидов. Чем плохо? − вызываешь сочувствие и получаешь деньги. Да, мы были причастны к рабовладению и к работорговле, но время извинений ушло, мы принесли их достаточно. А теперь только попробуй заикнуться о расовом признаке! Это значит, ты уже выписал чек для адвоката оскорбленного. Ты слышал, что фирма «Рестораны Денни» заплатила почти пятьдесят пять миллионов за слишком медленное обслуживание шестерых черных в Аннаполисе? И, кроме того, их обязали принять на работу кучу цветных и оказать всяческое содействие поставщикам-афроамериканцам.
− Мы, белые люди, платим за прошлые колониальные удобства, − откликаюсь я. − И нам придется до поры соблюдать правила подобной игры. Увы, возможно, до той поры, пока они не начнут нам диктовать свои правила.
− Надеюсь, до этого не дойдет, − многозначительно поднимает брови Большой Босс.
Я не хочу уточнять, что он имеет в виду, поскольку нам обоим ясно, что именно. Вопрос деликатен, требует особого обсуждения, а таковое возможно после завершения целой серии изысканий и экспериментов, связанных с расовой генетикой и, соответственно, с изобретением средств, способных радикально повлиять на проблему. Работа по данной теме, насколько знаю, кипит.
Невольная ассоциация заставляет нас вспомнить о положении в Китае. Этот затаившийся до поры монстр приводит меня в содрогание своей ежечасно наращиваемой мощью. Древнейшая из культур возродилась в своей чудовищной ипостаси, и сколько мы сможем противостоять ей − вопрос крайне болезненный. Тем более, это наше собственное производство, а собственность надо лелеять. Но задействованные в производстве сотни миллионов дисциплинированных муравьев, обладают мироощущением, словно пришедшим к ним из иного космоса, непонятного и недоступного нам, людям западной культуры. И, поднявшись на наших же технологиях, они вскоре способны свергнуть нас. Пару столетий назад, когда вопрос будущего развития зависел от выбора прогресса или традиций, в том числе религиозных, Восток выбрал последнее. Но сейчас, когда экономика Востока не противоречит былым истинам, мы бессильны остановить ее рост.
Однако при всей разнице философий, как им, так и нам надо есть, спать, а потому, несмотря на всю сложность и многогранность проблемы, в итоге она сводится к понятным, арифметического порядка истинам. Но истинам неутешительным. Одна из них: планета способна произвести определенное количество пищи, а значит, Китаю необходимо жизненное пространство. Самое доступное и ближайшее находится на севере. То есть в России с ее вымирающими обитателями. А это − зона и наших жизненных интересов. Вопрос: кто успеет первым, и в каком качестве? Территория, занимающая тринадцать процентов суши, с населением, должным вскоре приблизиться к одному проценту от мировой популяции, − стратегический сырьевой резерв. И не китайцы, а мы грандиозными усилиями придали ему невероятную доступность! Борьба за ресурсы – основная наша задача. Уровень нашей жизни не может быть доступен остальному населению планеты. США составляют лишь пять процентов от общей популяции, а потребляют сорок процентов мировых ресурсов. Если все остальные устремятся к уровню наших стандартов, цивилизации уготован крах, ибо рыночная экономика, обеспечивающая высокий уровень потребления, обречена на гибель при снижении роста потребления. Таков капкан.
