– Правильные слухи, что Федор Сергеевич тебя на хозяйство устраивает?
– Вроде того…
– Хорошо бы! – Отер костяшкой пальца губу. Продолжил: – Ну, поблагодарил я его за науку, снял услужливо с лацкана пиджака выпавший из его прически волосок да в урну бросил, на бумажку чистую, дно застилающую… А потом в экспертизу поехал к людям проверенным, далее – к корешкам из управления «К», знатокам высоких технологий…
– И что в итоге? – обронил я.
– В итоге, – наклонился он к моему уху, и я невольно поморщился от резкого и кислого запаха пота, исходившего от него, – у нас есть ствол, на внутренних частях которого имеются два четких фрагмента отпечатков, оставленных злодеем по неосторожности. Внешние отпечатки, понятное дело, стерты. Далее: изъятый с трупа волос неизвестного – вероятно, убийцы, обыскивавшего жертву, и – зафиксированная между ними переписка по Интернету. Невнятная, но в ней фигурирует назначение встречи на роковой день и час…
– Это как возможно? – поразился я.
– Убийца похитил компьютер погибшего, но выяснить почтовый адрес – не проблема, – поведал Баранов. – А уж взломать код… Сам понимаешь. Тем более он у нас пасется, пользуется техникой, даже в карты играет на сайте «убей рабочий день». После придумалась переписка. Ты можешь ее уничтожить, но ее тень остается и восстанавливается профессионалами в прежнем оригинале. Таким, Юра, образом, можно сделать из уважаемого человека педофила и любого морального урода. Ты даже не будешь и подозревать об этих компьютерных кознях, пока к тебе не придут ребята с наручниками и не предъявят улики: оплаты счетов за всякого рода темные услуги, переписку с криминальными менеджерами… А после – факты в газету, и хрен отопрешься и отмоешься. Мы еще хлебнем с этими новыми технологиями, помяни мое слово! Вот так! В общем, плачет по Миронову тюрьма. Слезами горючими. Такой вывод. Ты завтра собери совещание по месячным итогам работы отдела, я его туда вытащу. Настойчиво, потом он это припомнит, проникнется, откуда ветер… Короче, объясни ему, куда он втюхался. Не знаю, за что твои патроны на него взъелись и кому он на мозоль наступил, но если был конфликт, теперь паритет в нем полный… Окончательная ничья.
Я слушал его – циничного многоопытного мастера от полиции, добросовестно спасающего мою шкуру – во имя, естественно, собственных перспектив, и меня постигало странное чувство: будто в жизни моей настал переломный момент, будто высшим силам, игравшим мною, как куклой, в какую-то забавную для них игру, игра прискучила, и они оставили меня, некогда ими взлелеянного, на произвол дальнейшей судьбы, и отправились в даль невозвратную по иным делам или к иным развлечениям.
И это было острым, горьким и бесповоротно обреченным ощущением. Ощущением неизбежного краха.
Или – еще поборемся? Отрешимся от неудач, перехитрим врагов, пойдем наперекор невзгодам, переживем очередное испытание, ведь, сколько их было!..
– Я – твой должник, – протянул я руку Баранову.
– Надеюсь, – ответил он.
И в голосе его прозвучала, как показалось, тень некоей затаенной угрозы.
А что? Уж этот упырь, имея козыри на руках, легко может добиться откровенности от Миронова, а затем стальной хваткой пережать мне горло. Правда, не знает он о моих тайных заокеанских покровителях, ничуть его таланту в грязных каверзах не уступающих, и способных, покрывая своего ценного агента, растереть его в пыль.
И что-то, видимо, в моем взоре промелькнуло, как отсвет той далекой, неведомой мне злодейской шпионской кухни, бесчеловечной ее жаровни, и отпрянул вдруг от меня Баранов напряженно и задумчиво, как от провода оголенного, кольнувшего его злой силой тока, и молвил, сглотнув, по-лакейски услужливо и пугливо:
– Чего мы о долгах-то мелочных? За дружбу давай выпьем, за беззаветность друг к другу, а счеты крохоборам оставим, кто всегда в одиночку, как в гробу персональном…
– Ну, за нашу братскую могилу! – поднял я рюмку.
– Ты и шутишь, шеф… – укоризненно зыркнул он на меня. – Ну-ка, смени тост…
– За нашу контору! – нашелся я. – Она нам дала все-таки очень много… И не перечислишь…
– Она дала нам все! – с чувством произнес он. – Все… что мы собой и являем! До дна!
А темная полоса моей жизни между тем неуклонно дополнялась наливающейся чернотой.
Миронова, естественно, я прижал, что вовсе не освободило меня от неясных страхов, Олейников от меня отстранился – пусть не в делах, но в наших некогда теплых и дружеских взаимоотношениях, истаявших без следа. На работу я ездил по инерции, безрадостно, и данную мне Богом жизнь ощущал отчужденно, словно со стороны, не находя в ней ни смысла, ни трогающего моего сердца ответного к ней благодарного чувства.
После ухода Коромыслова в министерские дали исполняющим обязанности начальника главного управления был назначен не я, а Шлюпин. В отношении моей персоны сработал некий тайный тормоз. Какой – никто не знал. Разве Жбанов, с досадой мне пояснивший:
– Федя решил подержать лапу на своей прежней позиции. Думает дать задний ход, если не получится с креслом министра. Почему Шлюпина на хозяйство учредили? Он – управляемый, ты – нет. И пока у Коромыслова не сыграна главная игра, он тебя придержит под уздцы. Я ему активно противоречил, но все без толку… И, в общем, он прав. Если он отступит на прежний рубеж, во главе рубежа должна стоять фигура невзрачная, шаткая, принципом лизоблюдства и послушания проникнутая, а – ты ведь так развернешься и поднимешься, что он от тебя как от стены каменной отлетит… Вот выбьется в министры, тогда и назначит кого надо…
– Я совсем не уверен, что он выбьется на первую должность, и совершенно неуверен, что в шефы конторы протолкнет меня, коли случится чудо с его назначением…
– Это почему?
– Потому что в министры жаждет попасть персонаж, полюбившийся президенту, некогда работавшему с ним, своей исполнительностью, добросовестностью, чинопочитанием и, наконец, чекистским прошлым. Это копия Шлюпина, кстати. Это – стереотип полицейского идола на все времена, сделанный из оцинкованной, нержавеющей жести. Это – роботы с легким налетом человеческих чувств и эмоций. Прикажи им родную мать расстрелять – расстреляют. И потому умные функционеры выбирают себе в подручные таких существ. Эти – не подведут. И не зря Коромыслов в свое время привел сюда какого-то невзрачного Шлюпина, и не зря задобрил его генеральскими погонами со своей подачи в обмен на окончательно неподкупную верность. Естественно, покуда он, Коромыслов, при делах. А я – да, я непредсказуем. И по здравому размышлению решил наш генерал-полковник не рисковать с опрометчивыми назначениями. Так что, мистер Жбанов, при всех ваших потусторонних связях едва ли я удержусь и на прежних редутах…
– Разумные доводы, но – удержишься, – сказал он, сам же, чувствуется, моими доводами озабоченный и раздосадованный.
А мне-то, впрочем, на все свои дальнейшие назначения и разжалования было по большому счету категорически и презрительно наплевать.
