И я, сухо кивнув, покинул его кабинет. Понимая – все, складывай весла, причал близок…
Отправился на Лубянку, в очередной напросившись на свидание к Олейникову.
С порога доложил ему о несуразностях в отношениях с новым руководством конторы, надеясь, естественно, на поддержку.
Выслушав меня, он непонятно и добродушно рассмеялся, поиграл глазами, а после сказал:
– Юра, дорогой, все просто: питерские меняют команду. У нас в конторе аналогичные катаклизмы. Знаешь, как мы их называем? «Блокадники». Блокада прорвана, открыта дорога жизни за хлебом насущным и за бесплатными московскими квартирами. Итог: нескончаемый поток беженцев, цепляющихся друг за друга, бредущих в большую политику и на теплые места, откуда надо скинуть ныне восседающих на них. А у тебя одно преимущество в их глазах: ты живешь на Ленинградском проспекте, что в некоторой степени тебя с ними роднит. Но, увы, в квартире, в которой не должен жить честный милиционер… Кстати, нам повезло, что у нас президент родом не из Татарстана. Мы избежали нового ига.
– Ну, и чего? Лапы в гору? – хмуро вопросил я. – Сдаемся?
– Думаю, – произнес он, пожав плечами, – возможен вариант твоего перехода под мое крыло. Но – позже. Поскольку на следующей неделе я меняю место службы. У меня аналогичные, доверюсь тебе, проблемы…
– Вот так! – восхитился я кисло.
– Ага.
– И куда устремились?
– В заместители председатели правления уважаемого, у всех на слуху и устах банка…
– Неплохо!
– Вот и я так думаю… А вчера, поздравь, утвержден на общественную должность! Назначен старшим по подъезду нашего дома. Каков финал карьеры, а? – Он засмеялся, сокрушенно качая головой.
– Так мне напоминать о своем существовании в ближайшем будущем?
– Почему бы нет? – откликнулся он бодро. – Авось пригодишься. – Помедлил, пожевав губами. – А с ментовкой своей кончай, – произнес брезгливо. – Без сожалений. Ты случаем был выкинут в рискованную, смертельно опасную зону, сумел на ней выжить, что-то заработать, пора завязать с этим сомнительным казино. Ни о чем не сожалея. Тем более над тобой висят и серп, и молот… Все к лучшему, Юра. Бог спасает тебя, выталкивая из ада… Ты к аду привык, в этом суть твоих метаний по спасению должности. А она слова доброго не стоит. Хотя… и опыта жизненного ты на ней поднабрался, и личность она твою выпестовала, да и средств подбросила значительных… А теперь – остановись. Оглянись. И выбери новую дорогу. Не бейся за продвижение в тупике, там ничего нет. Поблатовал ты, потом – поментовал, отныне же – хватит!
Я вышел на улицу, совершенно оглушенный, чувствуя себя голеньким, беззащитным и – совершенно потерянным.
Да, у меня были деньги, связи, я ни в чем не нуждался и мог бы, вероятно, всю оставшуюся жизнь пролежать на диване или сподобиться на кругосветные путешествия по курортам, однако как прожить без наркотика власти и круговерти дел? Без них теперь я загнусь, как растение без воды.
Устроиться к Олейникову в банк, пристяжной лошадкой в службу безопасности? Даже ее руководителем… Получать зарплату, ходить на тихую службу, разбираться со всякими разностями, окопавшись в бумагах?.. Разве сравнится это с моим сегодняшним предводительством капитана пиратского брига, омываемого волнами полновесной жизни, плененного лихими ветрами удач и столкновений, будоражащими команду верных моих оперов?
Да и кто я без них, без команды?..
Отправился домой с намерением в первый раз поплакаться жене, посоветоваться с ней.
Ступил в прихожую с букетом цветочков и с шампанским, начав едва ли не с порога:
– Оленька, у меня, по-моему, сегодня знаменательный день, надо его отметить…
Хмуро покосившись на меня, она ушла вглубь квартиры.
– Ты не в настроении? – крикнул я, снимая башмак и, в обмирании сердцем, уясняя, что неприятности продолжаются, наступившая черная полоса ширится, жирнеет и поглощает меня с головой. – Что случилось, ответь?
Она вернулась, поджав губы, произнесла отчужденно:
– Юра, нам придется поговорить. Крупно и неприятно.
– Ну-ну… – Я прошел на кухню.
– Ужинать будешь?
– Нет, чай и пирожок… С шампанским, кажется, я не угадал.
– Юра, у нас – не получилось, – произнесла она после тяжелой, трудной, на зубах застревающей паузы. – Я ухожу. Маша у моей мамы, я осталась здесь, чтобы подвести черту.
На меня обрушилась обморочная оторопь.
– Ну, – промолвил через силу, – излагай подробности…
И профессиональная актриса, замечательно, чувствуется, поработавшая над ролью в собственном сценарии, изложила:
– Мы – разные люди. Разные в своих устремлениях, в отношении к жизни. В этом никто не виноват. И никто не принуждает нас приноравливаться один к другому. Ты мне попросту скучен. Ты отличный мужик, причем во всех отношениях, но мне бесконечно одиноко с тобой. Ты – вне круга моих интересов, моих представлений о бытии, моих принципов, наконец. Тебе наплевать на то, чем живу, чем горжусь и к чему стремлюсь я. Ты – чиновник, обыватель, зарабатыватель энных сумм, умножитель имущества и благ… Я множество раз приглашала тебя на театральные и кинопремьеры, на встречи с замечательными людьми, а ты отмахивался, дескать, у тебя свой театр, свое кино и выдающиеся персонажи по десятку на дню, отстаньте, леди. И утыкался в телевизор. Чем ты живешь – не знаю…
– Обещаю тебе ходить впредь на все твои премьеры, – покладисто заявил я, сам же душой понимая, что не исправить случившийся в ней перелом никакими дежурными фразами и на меня надвигается мрак нашего бесповоротного отчуждения и уже случившегося разрыва.
– Это – частности, – продолжила она. – Я встретила человека… И полюбила его. Мне страшно и больно говорить это тебе, но это случилось. И мы решили быть вместе.
В самое сердце со всего размаха вонзился, безжалостно проворачиваясь в нем, холодный клинок гибельного удара судьбы, и я, уже мертвый, проигравший схватку, подумал вяло: «И за что такая кара с небес?»
И душа сжалась от боли, острой, как уксус.
Я поднял на нее взгляд. И увидел лишь арктическую пустыню в ее глазах.
И еще: некогда шелковые, искрящиеся ее волосы вдруг показались мне исстаревшими и ломкими, а лицо, некогда прекрасное, совершенное, вдруг отметили неожиданно проступившие на нем признаки обмяклости и увядания.
И эти внезапно проявившиеся наметки будущих старческих черт, исказившие в моих застывших от боли глазах ее некогда возлюбленный и прекрасный облик, напрочь и бесповоротно отрешили меня от нее.
Передо мной стояла чужая, неприятная мне женщина, еще молодящаяся, но вскоре должная превратиться в пожилое, амбициозное и сварливое существо, уже угадывающееся во внешних признаках своей будущей неотвратимой трансформации.
