И я легонько ткнул зарвавшегося наглеца под дых кулаком, отчего на пару минут он объективно утратил работоспособность, зато обрел столь же объективное уважение к руководителю.
Олег, искоса наблюдавший за процессом воспитания Труболета, заметил мне на английском:
— А ты бы, дружок, в колонии выжил…
— Думаешь?
— Уверен.
— Почему?
— Есть такой профессиональный термин — коэффициент адаптации. По моим наблюдениям, он у тебя за девяносто процентов. И вообще лихо ты навыки определенной среды перенимаешь…
— Ну-ка пойди сюда, — сказал я, присаживаясь в тени под постовой вышкой.
Он присел рядом со мной.
— Я не понял, — продолжил я. — Насчет заимствования навыков. Это хорошо или плохо?
— Хорошо, — ответил он, — когда навыки перед заимствованием классифицируются. Кстати. В зоне ты общаешься с неким Леней.
— Ну, так — привет-прощай… А что?
— Осторожнее, Толя. Влезешь с его компанией в какие-нибудь шахеры-махеры, — он остро взглянул на меня, — неизвестно, чем они закончатся, учти. Кроме того, ты для бандитов — материал расходный… Они с тобой любезны, пока ты при власти и при погонах.
— Я и не обольщаюсь на сей счет, — проронил я.
— И говорит во мне не бывший офицер госбезопасности, а элементарный опыт. И знание уголовного мира. Мира крыс. Хотя, отмечу, многие милицейские, да и мои сослуживцы ничуть не лучше убийц и грабителей, а вернее, именно таковыми и являются.
— Единство и борьба противоположностей, — вставил я.
— Да, верный тезис. А твоя задача на сегодняшний момент простая: без приключений откантоваться тут, коли влип, и — в Москву!
— Знаешь, бывший гражданин начальник, — сказал я, — не обходится у меня ни без приключений, ни без влипаний, вот в чем вся заковыка! К примеру, знаешь, каким именно образом угораздило меня оказаться в твоей компании?
— Любопытно услышать.
И я изложил Олегу перипетии моей индийской эпопеи.
— Ты еще легко отделался, парень, — подытожил он. — Могло быть куда как хуже.
— Как с тобой? — спросил я.
— Вот именно.
— Тогда вопрос: ты вроде совершил аварию в состоянии…
— В этом состоянии по Москве ездит половина личного состава КГБ, — отрезал Олег. — Это раз. А два: выпить рюмку водки можно, поддавшись настоятельным уговорам, к примеру, именинника, как это и было… А затем довезти его друзей, ненужных ему более среди живущих на земле, с загородной дачи до метро…
— Но, — сказал я, — если так обстоит дело, почему ты до сих пор жив?
— Потому что так обстоит дело, — ответил Олег. — Потому что кое-кому я все-таки небезразличен.
— А жена, дети там…
— На прошлой неделе я получил уведомление о разводе. Двенадцать лет, Толя, приличный срок… И я не в праве предъявлять жене претензии.
— Кто знает, двенадцать или меньше, — отозвался я. — Сейчас вон что творится — перестройка, демократизация… Глядишь, какая— нибудь амнистия… Раньше за анекдот сажали, а теперь нам телевизор в роте смотреть не дают: мол, развращает… Так что, возможно, твоя супруга и погорячилась. Другие времена наступают, господин полковник!
— Да, времена наступают тяжкие, — сказал Олег. — Военные. Со всеми вытекающими…
— А что вытечет?..
— Что течет в войну? Кровь.
— И когда же война начнется?
— Уже началась.
— Между кем и кем?
— Между США и СССР.
— Что-то не слышно разрывов бомб…
— А зачем нужны бомбы? Войну можно вести и не объявляя ее. А результат — точно такой же. Миллионы погибших. Разруха. Потерянные территории. Закабаление.
Я посмотрел на небо.
Парило. В безмятежной голубизне звенели жаворонки. Толстые пушистые шмели деловито перебирали своими мохнатыми лапами лиловые соцветия клевера. Ало краснели сады спелой, налитой солнцем вишней.
— Значит, полковник, — сказал я, — демократия, по-твоему, дело чреватое?
— Демократия, — прозвучал ответ, — это тот фрукт, что в России не вызревает. Бардак — да, возможен. Но бардак — не фрукт. Чертополох. Кроме того, демократия — это не форма, а содержание.
— Что касается меня, — сказал я, — то вся эта свора небожителей-маразматиков из политбюро обрыдла так, что любой бардак видится раем.
— Так рассуждают севшие на мель и мечтающие о потопе, — откликнулся Олег. — Но насчет маразматиков — это ты верно высказался. Ленин — Сталин кровью страну заливали, голодом морили, но выжил народ, приспособился, построил государство — хоть и не солнца, но мощное, с запасами и со второй, так сказать, системой моральных ценностей, подспудной, и стала бы такая система в итоге первой и главной… Но на на вершине пирамиды оказались идиоты, вообразившие, что все, шабаш, дело сделано, на том можно и успокоиться. И вместо развития пошла деградация, и вместо тех, кто мог что-то сделать и сделать хотел, наверх поплыло дерьмо… Плотно закупорив поступление кислорода. Неумехи, приспособленцы и жулики. Вот они-то и сыграли роль бомб… Коммунисты, мать их! То есть владельцы партбилетов и теплых кресел.
— А тем временем враг не дремал, — усмехнулся я.
— Ох, не дремал! — согласился Олег.
— И все-таки не верю тебе, полковник, — подытожил я. — Ты же сам из правящей верхушки. И если бы не слетел сюда, в зону, — сидел бы, язык в задницу засунув… И не винил бы ни приспособленцев, ни врага с его происками…
— Я — инструментарий, — сказал он. — Навроде вон той кувалды. Предназначен для выполнения конкретных задач. Но с наковаьней соприкасался… и о чем говорю, знаю. А насчет верю — не верю… Знаешь, гром после молнии раздается. И вот гром ты скоро услышишь.
— Ну-ну. — Я вновь посмотрел на истомленное зноем небо.
Внезапно потянуло свежим ветерком.
Поежившись, я привстал с земли. Степной горизонт затягивало темно-фиолетовой дымкой. Дымку внезапно прорезал золотистый всполох.
— Что там? — спросил Олег из-под навеса вышки.
— Ты накаркал, сволочь! — сказал я.
И тут до нас докатился гром.
— Служу Советскому Союзу! — произнес бывший полковник.
Начальник колонии, майор внутренней службы, именуемый зеками «хозяином», — вежливый пожилой старичок с тросточкой (уголовники лет двадцать назад во время лагерного бунта перебили ему ломом обе ноги) проявлял по отношению ко мне явное расположение и оказывал в деле реконструкции внешней запретной зоны помощь всестороннюю.
Спокойный, доброжелательный, никогда не повышающий голоса, он более напоминал сельского учителя или семейного доктора, а не всесильного главу лагерной администрации, однако же зеки боялись его, как дракона огнедышащего, а мой ротный не раз замечал, что, дескать, это «та-акая лиса!», «та-акая рыбина!», давая понять об обманчивости блаженных манер пожилого майора, перевидавшего на своем веку тысячи людских характеров и судеб.
