Пригорюнившийся шеф сидел на табурете, напоминая своим видом восьмиклассницу после аборта.
— Без тебя домой не поеду, — прохныкал он. — У меня будешь жить, я тебе комнату дам…
Я направился в свою спальню за хранящимся под матрацем «макаровым», приходя к заключению, что впервые в жизни получаю такое обилие предложений о совместном проживании.
Мной не испытывалось никакого желания обрести приют в Изиных апартаментах, тем более этот человек был мне откровенно чужд самой своею сутью, но вот проводить его до дома, — глубоко подавленного визитом бандюг, я счел необходимым.
— А из-за чего, собственно, конфликт? — спросил я, влезая в кабину грузовичка.
— Да на ровном месте… попал! — удрученно отмахнулся Изя. — Из Питера позвонили: дай, мол, слезоточивый газ в баллонах, возьмем по три марки… Я обратился к деятелю одному… Просто спросил, может ли он контейнер подогнать…
— Понял, — кивнул я. — Контейнер подогнали, а заказчик соскочил. Теперь ты ссылаешься на неопределенность договора между тобой и поставщиком. А поставщик — на определенность… Так?
— Так, — тяжко вздохнул Изя, почесав лысину. — Вот и преподнесли мне подарочек на день рождения, — добавил с беспомощной злобой.
— У тебя сегодня день рождения?
— Таки да… — развел он руками. — Тридцать семь. И чувствую, как в жизни страны, так и в жизни отдельного человека, эта дата одинаково безрадостна…
— Не напускай мистики, — сказал я. — Позвони в полицию, здесь не Россия, монополия на рэкет принадлежит исключительно государству с его налоговой системой, и таких конкурентов это государство не потерпит.
— Понимаешь, — сказал Изя, — таки ты прав, но есть обстоятельство: полиция здесь защищает немцев, а для русских полиции тут нет. Заявление они примут, конечно, но вторым, и последним документом в деле может стать протокол осмотра трупа. А немцам это как-то по барабану: ну, криминальная разборка в русской мафии, большое дело! Да им бы пусть все эти русские, поляки, вьетнамцы, югославы друг друга перекокошили! Какая от них польза?
— Это точно, — сказал я. — От вас один геморрой.
— Ты на что намекаешь?
— А чего тут намекать? Ты что, умножаешь культурные или материальные ценности Германии? Платишь налоги?
— Мы, — произнес Изя с пафосом, имея в виду, вероятно, представителей своей нации, — понесли такие жертвы, что имеем тут право вообще на все!
— Вот это и заяви в немецкой полиции, — заметил я. — Пусть дадут тебе пожизненную охрану. Скажи: новые жертвы — значит, и новые переселенцы… И всех — ублажи. Пусть выбирают.
Собеседник смерил меня осуждающим взором, но ничего в ответ не произнес.
В доме Изи нас встретило праздничное еврейское застолье. Гости — в основном барыги с Кантштрассе и прочий торгово— криминальный люд, — рассыпаясь в поздравлениях, бросились зацеловывать припоздавшего коллегу-именинника, желая ему благ всяческих, и Изя несколько приободрился, отстранившись от тягостных воспоминаний о сегодняшнем инциденте.
Я был представлен гостям Изи как его деловой партнер, усажен за стол и снабжен тарелкой с первосортным закусоном.
Застольные темы можно было бы отнести к производственным: какой товар идет хорошо, какой плохо, кто кого обманул и кто сколько сумел заработать, что делать после вывода отсюда кормилицы-армии, и, наконец, остро волновал присутствующих вопрос о том, когда же наконец на покинутой ими родине к власти придут жестокие дяди и начнется планомерный убой оставшихся евреев, замена денег на талоны, закрытие границ и коммерческих ларьков.
Данный вопрос будоражил умы эмиграции, собравшейся в своей сплоченной компании, столь активно, что у меня невольно создалось впечатление, будто, не установись в ближайшее время в России кровавая диктатура, всех их постигнет жесточайшее разочарование в подло обманутых надеждах.
Человек с тремя подбородками, расплывшийся от жира, как кисель, увенчаный тремя золотыми цепями, видневшимися в умышленном, полагаю, разрезе рубашки, кривя губу, полюбопытствовал, негромко обратившись ко мне:
— А ты вроде… русский, нет?
— Да, — не стал отрицать я.
Человек с многозначительным удивлением приподнял кустистую бровь. Пробурчал себе под нос, как бы вопрошая самого себя:
— И чего же, интересно, ты тут делаешь?
Отвечать ему я не стал. Хотя, с другой стороны, нашел вопрос довольно-таки справедливым. В этой дурной компании приличному человеку, в общем-то, делать было действительно нечего.
Я вышел на кухню. В окне виднелся Рейхстаг — черненький, маленький… Раньше он мне представлялся иным — каким-то каменным монстром, подавляющим воображение своими размерами.
— На что любуютесь? — донесся вопрос.
Я увидел возле себя сухонького старичка — очевидно, какого— то родственника Изи.
— Так… — Я пожал плечами. — Вспоминаю свой, так сказать, Рейхстаг. Из кинохроник детского времени.
— А-а! — старичок улыбнулся, показав ровные фарфоровые зубы. — Нет, молодой человек, теперь это несколько другое здание… Подшпаклеванное, подкрашенное, лишенное купола…
— А купол куда делся?
— Американцы к себе отвезли. В качестве боевого трофея. У них вообще одно время было желание, по-моему, все исторические камни Европы к себе перетащить… — Старичок вздохнул. Затем продолжил: — А что поделаешь? Америка — сила! Да и мы здесь благодаря ей. Немцы нас сюда под ее нажимом пускают, исключительно, молодой человек, благодаря нашим американским ребятам, которые там у власти, они-то о нас и заботятся.
Старичок, вероятно, ошибочно принял меня за соплеменника, в чем я его разубеждать не стал.
— Скоро они и кремлевские звезды к рукам приберут, — заявил он. — И куранты со Спасской башней. Поставят где-нибудь на Таймс-сквере…
Мне отчего-то стал неприятен этот разговор. Я, конечно, родился и вырос в Америке, считая ее великой страной, но Спасскую башню все-таки предпочитал видеть на том месте, где ее первоначально и возвели.
— Вы… давно здесь? — попытался сменить я тему.
— Уже пять лет. Но не здесь — в Израиле, сюда приехал к племяннику в гости…
— Нравится? В Израиле?
— Как вам сказать… — призадумался старый человек. — Вообще-то сытно, медицина неплохая, но — скучаю…
— По чему конкретно?
— Знаете, я раньше на одном большом производстве работал. Снабженцем. В командировках приходилось часто бывать… Весь Союз объездил. В основном, поездом. И вот так иногда ночью из тамбура на перрон выйдешь… Снежинки, огни деревень, ели вековые. Перрон искритс… Звезды. И какой-то запах особый — хвои, дерева, уголька… А в Израиле, знаете, этого нет. Откуда?! — Он сокрушенно махнул рукой. — Да и здесь нет, и в Америке…
Я оставил старичка у окна и прошел длинным коридором в гостиную, где продолжалось веселье. У одной из комнат задержался, привлеченный резким женским голосом, выговаривавшим:
