Гости поднялись с дивана. Урвачев протянул Вениамину Аркадьевичу руку, произнес:
— Спасибо за внимание. Еще раз убедились, что во главе города — умнейший и конкретный человек. Прошу вас принять нас после того, как Егор Тимофеевич, — кивнул в сторону Ферапонта, — вернется из командировки в столицу.
— Время — деньги, — обронил Колдунов.
— Поняли, разрешите откланяться…
Вениамин Аркадьевич проводил гостей до приемной. Расстались дружески, с улыбками и рукопожатиями.
Краем глаза Колдунов увидел привставшего со стула посетителя, который до сей поры скромно сидел у дверей приемной. Что-то очень знакомое почудилось ему в облике этого человека, память судорожно напряглась в попытке узнавания пришедшего, но через миг, как это всегда бывает, лицо, показавшееся мучительно знакомым, стало совершенно чужим. Невысокий, лысоватый мужчина лет пятидесяти, внешность самая заурядная, расхожая, одет как плебей… Наверняка, на митинге каком-нибудь видел, или на встрече с избирателями, подумал Колдунов и произнес с ледяной строгостью:
— Вы — ко мне?
Незнакомец отрицательно покачал головой и поспешно вышел из приемной.
— Чудак какой, — усмехнулся Колдунов и подмигнул секретарше. — Изобретатель?
— Не сказал, — ответила секретарша.
Вениамина Аркадьевич вернулся за свой рабочий стол. На сердце его было тревожно, но в то же время он чувствовал, что дело, в которое он вступил только что, в общем-то, дело верное. Нужно соблюдать осторожность, быть начеку, подвергать каждый шаг свой жесткому анализу, но ко всему этому Колдунову было не привыкать.
Он встал из-за стола, подошел к окну. Два черных джипа медленно выезжали на круг площади, где высился спиной к зданию мэрии каменный истукан, упорно не замечающий подвижной и переменчивой жизни и простиравший над осмеявшей и презревшей его страной указующую руку, внутри которой ржавел, видимо, поддерживающий арматурный штырь.
Колдунов перевел взгляд на белую колокольню, легкое растрепанное облачко, летевшее над соборной площадью и беззвучное голубое пространство летнего неба. Великолепные окна поглощали всякий звук, а потому движущийся и суетящийся внизу город казался безмолвствующим муравейником.
“Итак, пока все идет гладко, — думал Колдунов, возвращаясь в свое кресло. — Но кое-какие предохранительные меры следовало бы предпринять… Ч-черт! — вздрогнул он, припомнив лицо давешнего молчаливого посетителя. — Я ведь с ним точно где-то встречался… Что за ерунда?..”
Он снова поднялся и вышел в приемную.
— Танюша, а фамилии своей он не назвал?
— Кто?
— Ну этот… — Колдунов кивнул на опустевший стул.
— Прохоров… — в раздумье произнесла секретарша. — Нет, не Прохоров… Что-то похожее… Призоров? Или Прозоров, что-то в этом роде…
— Прохоров… Призоров… Прозоров… Прохоров, — бормотал Колдунов, словно пробовал на слух фамилии, и при этом ему казалось, что соверши он еще одно маленькое усилие и — наверняка вспомнит что-то очень важное, однако мучительно знакомый образ, помаячив смутно, не обретал ясности, стремительно ускользая, становясь чужим и безликим.
СТРАСТИ БАНДИТСКИЕ
В час дня Алексей Тимохин по кличке Тимоня сидел в кафе “Три гуся”, пил даровое пиво и находился в самом великолепном расположении духа. Юрка Коноплёв, лучший его друг, с которым они вместе ходили когда-то в детский сад, учились в школе, а затем и в ПТУ, намекнул, чтобы Тимоня готовился “выставить”, поскольку Ферапонт намеревается перевести его из рядовых бойцов в “звеньевые”.
Бывшего “звеньевого” Репу замели рубоповцы с наркотой и, похоже, дело закрутилось серьезное и долгое.
Плывущий на волнах легкого хмеля и мечтательных грез, Тимоня с удовлетворением вспоминал состоявшийся накануне разговор с товарищем:
— Ну я тогда тебя и объявил, Леха. Мол, кто еще лучше? Никого! Ферапонт согласился, что ты, Тимоня, пацан правильный, так что радуйся и готовься. А о том фраере с комбината не переживай, с кем не бывает промашек?.. Вечерком едем к Ферапонту, так что похмелись, но особо не напивайся…
— Да ты чё, Конопля, Ферапонт так и сказал, что я пацан правильный?
— Так и сказал…
Данный диалог, а вернее, воспоминание о нем в немалой степени поднимало настроение Тимони. Да, ему повезло, причем повезло так, как он и предположить-то не мог! Ведь с недавних пор у него были значительные основания полагать, что в бригаде им недовольны: пьяница, не собран, болтлив… Именно такого рода глухие намеки и слухи доходили до Тимони. Поэтому его особенно интересовало, верно ли Конопля запомнил слова Ферапонта, и то, что Конопля несколько раз повторил их и поклялся, что в точности эти слова и были сказаны, особенно радовало Тимоню.
Эта радость даже заслоняла радость от неожиданного и лестного повышения по службе, которое сулило прямые и немалые выгоды. Во-первых, бабок теперь он будет получать в два раза больше прежнего, во-вторых, авторитет…
Авторитет, — да, вот что, пожалуй, главнее всего! Пусть теперь вякнет что-нибудь Тыква, козел позорный… То-то ему досадно будет, гниде, когда узнает, как его, Тимоню, оценил Ферапонт!
И эта предполагаемая досада Тыквы была особенно приятна Тимоне, так приятна, что он, сидя за столиком и, представив удрученную рожу Тыквы, вдруг расхохотался, дрыгнул ногой и нечаянно опрокинул пластмассовую кружку с пивом на стол.
— Ты чё там, Тимоня? — оторвавшись от игрового автомата, крикнул Конопля. — Чё балдеешь?
— Да это… Анекдот вспомнил, — отозвался Тимоня, вскакивая и отряхивая брюки от струек пива, пролившихся со стола.
Затем искоса взглянул на разделяющих с ним досуг сотоварищей: Конопля помаленьку играл, Горыныч же большей частью сидел рядом и наблюдал за тем, как вертятся разноцветные диски и качал головой, время от времени матерясь по-черному, когда выпадала особенная удача. Они тоже пили пиво, правда, безалкогольное. Это кафе было закреплено за их звеном, и здесь они собирали дань.
— Во, пруха, Горыныч! — потирая руки, говорил Конопля, кивая на металлический поддон автомата, засыпанный жетонами. — Давай тоже поиграй. Хочешь, мы тебе вон тот автомат настроим…
Прижимистый осторожный Горыныч как всегда отнекивался:
— Азарта нет, Конопель. И потом я это железо не уважаю, в натуре. С него не спросишь, если чё… Я больше в нарды, в карты, в честные игры…
Принято думать, что игровой автомат в конце концов обязательно облапошит азартного лоха, ибо устроен именно с этой целью, но Конопля никогда не оставался в накладе и даже сделал из этого небольшой, а главное, регулярный приварок к своим доходам. Мастер Валера что-то подкручивал в недрах аппарата, и на некоторое время коварный механизм глупел, начиная сорить деньгами. Единственное, что нужно было делать, это не зарываться и соблюдать меру, а потому, поставив сотни четыре, Конопля к концу игры уносил восемьсот, а на большее не зарился.
