Гости церемонно раскланялись с мэром и американским гостем, представились ему.
— Ну, как поработалось? — сверля колючим взором явно нетрезвого редактора подотчетного издания, спросил Колдунов.
— Ударными темпами, Вениамин Аркадьевич! — с чувством доложил тот. — И хочу выразить вам искреннюю признательность за своего новоприобретенного друга Семена Игнатьевича! Отменнейшего обаяния человек, кристальная душа… Профессионал — нет слов! Все схватывает на лету… День нашего знакомства — великий день!
Уяснив, что степень опьянения редактора, равно как и его сотоварища, приближается к критической, Колдунов, глядя на Джорджа, криво и вынуждено улыбнулся, многозначительно поиграл бровями, а затем усадил долговязого за стол. Рядом с ним плюхнулся и Голиков.
— М-да, люди творческие, пресса… Вы уж извините, мистер Джордж, — обратился Колдунов к американцу, который тоже с улыбкой наблюдал за этой сценой.
— Да полно, господин Колдунов, — успокоил американец. — Господин Голиков прав, сегодня великий день… И мне кажется, стоит основательно повеселиться, не так ли, господин Урвачев?
— За чем же дело стало? — открывая бутылку, отозвался Рвач. — Ради такого события я и сам нарушу обет трезвости, честное слово… Итак, предлагаю тост за долгое и плодотворное сотрудничество!
— Виват! — крикнул Голиков, вскакивая. — Прекрасный тост, золотые слова! Пьем стоя…
Грянула из глубины ресторана музыка, празднично захлопало откупориваемое шампанское, зашумел и закружился ресторанный зал, зазвенели хрустальные фужеры, загомонили хмельные голоса… Время как бы очнулось от спячки, стряхнуло с себя дремоту, двинулось, понеслось вкачь, и скоро зарозовели впалые щеки мистера Эвирона, расслабилось напряженное лицо Урвачева, растрепались редкие волосы на повлажневшем лбу Вениамина Аркадьевича, а журналисты, позабыв, что они уже пили на брудершафт в буфете гостиницы “Центральная”, снова повторили церемонию и публично троекратно расцеловались…
— Эх, женщин не хватает! — вырвалось у Голикова, глаза которого давно уже рыскали по залу. — Недосмотр, Вениамин Аркадьевич…
Вениамин Аркадьевич поглядел на американца, хотел что-то сказать, но тут заметил, что глаза гостя изумленно округлились, и, проследив за направлением его взгляда, увидел Колдунов дивное великолепное явление, выступающее из дымного ресторанного пространства…
— А вот и сестрица моя, Ксения, — произнес в наступившей тишине Урвачев, поднимаясь со стула.
Но как-то неловко он поднимался, видимо, сказывался непривычный для него алкоголь, и как бы в доказательство того, что привычку к трезвости нарушать ему никак не следовало, он покачнулся, не устояв на ногах, схватился рукой за край скатерти и стал валиться на спину…
Посыпалась с утянутой скатерти наполненная закусками посуда, зазвякали тарелки, рассыпались в мелкие осколки хрустальные фужеры, раскатились по залу персики, яблоки, груши, остро шибануло запахом разлитого коньяка.
Опрокинув стул, Урвачев упал, ударившись затылком о мраморный пол.
Оцепенев, собутыльники смотрели на его странно недвижное тело. В ресторане установилась обморочная тишина, которую разрушил громкий вскрик Ксении. И перегнувшись через стол, Колдунов заметил, как на белой рубашке Урвачева, на правой стороне груди быстро расползается алое пятно.
“Погуляли”! — молнией пронеслось в мозгу у Колдунова, и перед тем, как инстинкт самосохранения кинул его тело на пол, он мельком взглянул на успевшего уже залечь американца и показалось ему, что тот понимающе ему кивнул.
ПРОЗОРОВ
Рано утром из пригородной электрички на платформу станции “Суходрев” Калужского отделения московской железной дороги вместе с тремя десятками других пассажиров, в основном местных жителей, а также нескольких дачников, плотно увешанных рюкзаками и сумками, вышли двое, облик и манеры которых выдавали в них чужаков. Первым на платформу ступил невысокий мужчина крепкого телосложения, одетый в добротный серый костюм и в светлый плащ нараспашку. В одной руке он держал дорогой кейс с цифровыми замками и объемистый дорожный баул, другую руку протянул в тамбур и помог сойти своей спутнице — жест довольно редкий в данной местности, вызвавший у обитателей поселка несколько снисходительных ухмылок. Электричка свистнула и, стремительно набирая ход, унеслась прочь. Толпа старожилов и дачников сбилась в тесную кучу и, погромыхивая колесиками тележек по бетонным плитам, бодро пошагала в противоположную сторону, и через минуту наши путники остались совершенно одни.
Мужчина неторопливо застегнул плащ на все пуговицы, поднял воротник, накинул на плечо лямки баула, взял в руку кейс и повернулся к своей спутнице. Молодая женщина зябко передернула плечами и растерянно огляделась. Было сыро и довольно прохладно, густой туман стелился вдоль откоса железной дороги и в его мерцающей глубине неясные громады кустов показались ей на миг стадом пасущихся допотопных животных. И точно для того, чтобы она утвердилась в этом своем впечатлении, откуда-то издалека сипло протрубил невидимый поезд.
— Боже, какая глухомань, — сказала она, инстинктивно прижимаясь плечом к плечу мужчины и крепко схватившись за его локоть.
— Это тебе из-за тумана так кажется, — объяснил он. — А вообще место довольно обжитое. Отсюда до участков три километра, от силы… Сорок минут и мы на месте. Вперед, Ада!
— Прозоров, тебе не кажется, что мы совершаем ошибку? Друга твоего нет, а тут мы являемся…Соседи на этих дачах люди внимательные, все примечают.
— Во-первых, Ада, я несколько раз был там и меня знают… Во-вторых, мы так напетляли, что никому и в голову не придет связать происшествие в каком-то там поезде “Черногорск-Москва” с нашим появлением в этой, как ты говоришь, глухомани, в совершенно неожиданной стороне… И потом, народ туда приезжает в основном на выходные… В любом случае, нам следует отдышаться и передохнуть в укромном месте.
— Ну, ладно, Прозоров, — вздохнула Ада. — Тебе видней… Душ-то хоть там есть?
— Натопим, — бодро сказал Прозоров.
Они спустились с платформы, на четвереньках пролезли под неподвижной громадой стоящего товарного поезда, выбрались на узкую тропинку и пошагали к смутно белеющей впереди проселочной дороге.
— А вдруг ты меня зарезать ведешь? — серьезным тоном сказала Ада. — И никаких там дач нет, а есть одно глубокое болото. Подельников ведь всегда топят в глубоких болотах…
— С чего это ты взяла, что подельников в болоте топят?
— В какой-то книжке читала. Сперва режут или душат в укромном месте, а потом — в трясину. А в трясине этой — пиявки, жуки всякие, тритоны, бр-р… Холодно, сыро, неприятно. Не бросай меня в болото, Прозоров…
— Договорились, — сказал Прозоров. — Но и ты меня не отрави грибами.
Минут десять они шли молча, и только когда, выйдя на дорогу, перешли через мост и оставили за спиной неширокую речку, Ада снова заговорила:
