– А что с ними делать еще? – рассуждал его заместитель-лейтенант. – Это ведь живодеры НКВД. Могу взять на себя их ликвидацию. Сделаем все тихо.
Лейтенант, хоть и хороший помощник, был из семьи торгашей, которых командир штурмовой роты воспринимал так же брезгливо.
– Я не могу марать честь своего подразделения. Передадим пленных людям Гиммлера. Эсэс как раз и предназначен для таких дел.
Заместитель кивнул, соглашаясь с командиром. Теперь, когда на левый берег отправили полтора десятка тел погибших солдат, эти рассуждения о будущих пленных пограничниках казались пустыми и никчемными. Еще с десяток убитых лежали возле русских траншей, их тела предстояло отбить.
И чересчур старательный лейтенант получил пулю в голову. Она пробила добротную каску и лоб помощника, застряв в мозгах. Его срочно эвакуировали вместе с другими тяжелоранеными, но фельдшер безнадежно покачал головой.
– Он не выживет. С ранениями в голову у нас четверо, не считая убитых. У пограничников активно действуют снайперы.
Обер-лейтенанту послышался намек на его неспособность справиться со снайперами, да и с заставой.
– Занимайтесь своими делами, – не теряя спокойствия, посоветовал фельдшеру командир роты. – И пусть санитары действуют шустрее, когда вытаскивают раненых.
– Их обстреливают и не смотрят на красные кресты.
Сейчас, когда самолеты забросали остатки русских бомбами, настала пора провести последний штурм, чтобы не торчать здесь до утра.
– Так что делать с пленными? – спросил новый заместитель.
– Вы сначала их захватите, – коротко ответил командир роты. – Главное, сберечь наших людей.
Последний в тот день штурм, дружный и решительный, возможно увенчался бы успехом, будь на месте заставы недавно развернутая воинская часть, где большинство бойцов имели на счету редкие учебные стрельбы по три патрона, а боевые гранаты держали в руках впервые.
Пограничники же были подготовлены как следует, морально и в боевом отношении. Это отмечали в своих дневниках командиры немецких подразделений вплоть до генералов.
Небольшие заставы в первый день войны оказали злое и умелое сопротивление. Наносили передовым немецким частям потери, которые руководство вермахта не ожидало.
Наркома НКВД Лаврентия Берию хоть и расстреляли в 1953 году после смерти Сталина, но дело свое он знал. Личный состав пограничных войск обучали хорошо. По уровню подготовки, владению оружием, пограничники без преувеличения выигрывали по сравнению с немецкими солдатами, как спецназ перед обычной пехотой.
Это короткое отступление от рассказа о шестой заставе не превозносит пограничников над бойцами Красной Армии. Просто заставы оказались немногими воинскими частями, полностью готовыми к боевым действиям, умеющими владеть хорошим русским оружием, и свое умение воевать они доказали в первый день войны.
Атаку поредевшей штурмовой роты поддерживал срочно переброшенный дополнительный взвод, несколько новых пулеметных расчетов. К минометам и поклеванной пулями пушке подвезли машину мин и снарядов, прислали из резерва полка артиллеристов взамен убитых и раненых.
На прореженной большими потерями заставе не осталось станковых пулеметов, уцелели лишь три ручных «дегтярева». За них встали самые опытные бойцы: старшина Будько, сержанты Мальцев и пулеметчик, заменивший погибшего командира отделения Михаила Колчина. Вели плотный огонь автоматы и винтовки. Грицевич, прикусив губу, ловил в оптику немецкие пулеметные расчеты, сбивая прицел и выводя из строя самых активных солдат. Боеприпасов на заставе хватало.
К командиру штурмовой роты подошел заместитель с простреленной рукой и, зажимая рану, доложил о новых потерях. В отличие от советских командиров, с офицеров вермахта за потери личного состава спрашивали строго. Обер-лейтенант понял, что лучше прекратить атаку, и проницательно заметил:
– Их там всего ничего осталось. Ночью русские уйдут.
Над заставой после многих часов опустилась тишина. Ясным и теплым был тот июньский вечер. Голубое небо, пушистые облака, сосновый лес, четко очерченные Карпатские горы.
Но всю эту красоту перебивал запах гари и стелющийся над заставой дым. Догорали обломки здания, рухнувшая сторожевая вышка, тлели бревна, приготовленные Будько для строительства и ремонта. Бомба-«полусотка», накрывшая траншею, похоронила не менее пяти-шести пограничников и саперов. Сначала пытались их откопать, но попадались лишь куски тел, искореженное оружие, клочья обмундирования.
– Бесполезно, – сказал старшина Будько. – Мальцев, Чернышов, возвращайтесь на свои места. Гансы могут снова атаковать.
Другая группа разбирала завал над вещевым складом. Перекрытие кое-где рухнуло, но в основном помещение, где лежали раненые, уцелело. Их перенесли в более тесный полуподвал оружейного склада. Почти половина раненых умерли от потери крови, некоторых придавили массивные балки.
Угол, где хранилось зимнее обмундирование, был полностью завален. Яков Павлович Будько, покрытый копотью, с разодранной щекой, повторял как заведенный:
– Сорок овчинных полушубков… валенки, шинели… за один пропавший полушубок можно под суд попасть.
Маленький кривоногий старшина, прошедший Гражданскую войну, Среднюю Азию, с маузером, болтавшимся возле колен, впервые за день растерялся. А может, что-то сдвинулось в голове от множества смертей.
– Яков Павлович, да бросьте вы за шмотки переживать, – сказал кто-то из старых пограничников. – Вон сколько ребят погибло, а вы полушубки считаете.
Старшина бросил на него непонимающий взгляд, поправил фуражку, маузер и выбрался наверх. Политрук Зелинский курил папиросу и кашлял. Он не привык к табаку, закуривая лишь после выпивки, но сейчас смолил папиросу за папиросой.
– Илья Борисыч, – позвал его старшина, – у тебя рукав оторван. Тебе принести новую гимнастерку? И ребят переодеть надо. Чего добру пропадать.
Пограничники вместе с саперами в несколько лопат, меняясь, быстро копали братскую могилу. Журавлев, оторвавшись от списка личного состава, сказал:
– Принеси ему гимнастерку, да и брюки тоже. А ребят позже переоденешь. Ночью будем уходить. Видать, не дождемся своих.
Когда политрук переоделся, Журавлев приказал Зелинскому:
– Шагай в траншею. Будешь дежурить вместе с Кондратьевым. – Не выдержав, добавил: – Приди ты в себя! Бойцы же смотрят. Проверь у всех оружие, наличие боеприпасов. И сам автомат возьми.
Перед уходом требовалось соорудить носилки для раненых. Единственная уцелевшая повозка могла вместить не более пяти человек, в то время как только тяжелораненых насчитывалось двенадцать.
Журавлев наклонился над санитаром Данилой Фомиченко, которого уважал и ценил. Парень гордился своей должностью, всерьез говорил, что после службы станет работать у себя в деревне фельдшером. Хотя и не имел образования. Гордился… был. Почему все в прошедшем времени? Ведь Данила еще жив. Он дышит, иногда открывает глаза, но тело пробито множеством осколков.
